Худшего конца он не мог и представить. Разве что скончаться от невидимой болезни, обнаружив со всей беспомощностью, что собственное тело способно тебя подвести. Он даже не мог перед смертью огласить небеса рыком – рот его тут же заполнился бы водой, и он лишь захлебнулся бы, подавился собственной отвагой, засунутой ему обратно прямиком в глотку.

Снова вопли – или это хохот? Нет, именно вопли.

Теперь-то еще что?

Остряк попытался вдохнуть поглубже и поднял голову.

Со всех сторон водяные стены – он отшатнулся бы, если бы мог, – потом волна подняла их ввысь, фургон изогнулся и застонал. Остряка швырнуло вверх, скрипнули кольца, за которые он держался, затем ремни резко и грубо дернули его обратно.

Но он успел разглядеть – да, успел – всех своих спутников, их вытаращенные глаза, разинутые рты. А еще он успел разглядеть, что вызвало их ужас.

Они неслись, быстрей самой быстрой волны, к высящемуся впереди скальному утесу.

– Земля! – истошно взвизгнул Гланно Тарп на козлах.

С каждой волной у основания утеса взрывались клубы пены. Которая разбивалась об иззубренные черные камни, рифы, отмели и как там еще называются все эти убийцы людей и кораблей. И фургонов тоже. Все это виднелось прямо перед ними, в какой-то полулиге, и быстро приближалось.

Смогут ли эти лошади вскарабкаться на утес? Звучит смехотворно, но я не удивлюсь. Теперь уже – не удивлюсь.

Тогда чего они все так вопят?

Мгновение спустя Остряк получил на это ответ. Их снова бросило вверх, но на этот раз он сумел извернуться и кинуть взгляд назад – так, на всякий случай, ничего такого он увидеть не думал, но зрелище в любом случае обещало быть не столь жутким, как ожидающее их впереди.

Увидал же он еще одну водяную стену, но на этот раз с гору высотой.

Мутно-зеленый гребень подхватил фургон, а следом за ним и лошадей, и потащил их в самое небо. Так быстро, что с крыши фургона, с распластавшихся на ней пайщиков потоками стекла вся вода, и даже дождь здесь, в облачном чреве, уже не лил.

Остряк подумал, что, открыв сейчас глаза, увидит звезды и небесную круговерть – вверху, по сторонам, да и внизу тоже, – однако так на это и не решился. Он лишь держался изо всех сил, плотно зажмурив глаза, чувствуя, что уже совершенно обсох, и дрожа от морозного ветра.

Звуков было больше, чем способен различить мозг смертного – гром внизу, крики лошадей и человеческие вопли, бешеное биение крови в каждой вене, каждой артерии, глухое завывание ветра в распахнутом рту.

Все выше и выше…

Но ведь утес был прямо перед нами?

Открыть глаза он не мог.

Все полагали, что слабым зрением в команде славится Рекканто Илк, что с точки зрения Гланно Тарпа весьма удачно отвело подозрения от него самого. Ну и, кроме того, на расстоянии до тридцати шагов или около он-то все видел прекрасно. Дальше же контуры начинали расплываться по краям, предметы теряли форму, и основная сложность заключалась в том, чтобы правильно оценить скорость сближения с ними, а уже из этого вывести расстояние и размер. Кучер фургона достиг в подобном искусстве настоящих высот, а ведь никто ни о чем даже не догадывался.

Что в данном конкретном случае ничуть не утешало.

Он слышал, как вопят все вокруг, да и сам орал во всю глотку, хотя у него мелькнула мысль, что Рекканто Илк-то вопит от незнания – просто чтобы от других не отставать, – только громада покрытого гнилью утеса перед ними от этого сущеизбежней не делалась, лишь становилась все больше и больше!

Лошадям оставалось лишь бежать, несчастным животным, вероятно, казалось, что они скачут вниз, в то время как гребень волны задирался все выше – в дело, как Гланно знал наверняка, вступили всевозможные массомоменты, и тут уже ничего не попишешь.

С этой высоты, угла, наклона и всего такого Гланно уже была видна верхушка утеса, покрытая гуано и похожая на неровную, гримасничающую губу. С ее края зависли какие-то странные вертикальные полоски – что бы это могло быть? Лестницы? Удивительно.

Еще выше и расширительней для взгляда – просторы острова, равнина, а на ней, словно расплавленные капли мутного воска, мерцают круглые огоньки. Торчит что-то навроде башни, шпиль, башня – действительно, башня навроде башни, наверху у ней зубчатые окна, они подмигивают – фургон сейчас почти что напротив них, почти что на уровне…

Что-то тяжко сотрясло воздух, отдалось у него в костях, чуть не стерло с физиономии сопливую, то есть, это, счастливую ухмылку – и разорвало волну на части, вверх ударил столб пены, окружающий мир сделался белым, поглотив лошадей, фургон и самого Гланно.

Рот его вдруг заполнила морская вода. Глаза тоже таращились сквозь жалящую соль. В ушах защелкало, как щелкают ягоды, если давить их между пальцев – хлоп, хлоп. Да еще как больно!

Вода с шумом схлынула, открыв хорошенько отмытый мир. Что это там, впереди, – здания?

Лошади-то у него умные. И не полуслепые. Лошади что-нибудь найдут – улицу, или еще какой-нибудь проход, почему нет-то? Умницы-лошадки.

– Эгей! – Гланно натянул поводья.

Конский визг.

Колеса ударились обо что-то твердое – впервые за четверо суток.

Поскольку последние остатки смазки с осей давно смыло, их тут же заклинило, и, соприкоснувшись с землей лишь на мгновение, фургон снова взмыл в воздух, а Гланно лишь мотал головой в обе стороны, когда размытые движением колеса стремительно пронеслись мимо него.

Ого.

Когда фургон опустился вновь, мягкой посадку было уже не назвать.

Все словно взорвалось. Гланно вместе с козлами, к которым был привязан, полетел следом за лошадьми вдоль мощеной улицы. Хотя тогда он этого еще не знал, фургон у него за спиной предпочел сделать резкий левый поворот, влетел в боковую улочку позади грозной башни и, проскользив по ней на брюхе еще шагов шестьдесят, резко остановился перед приземистым зданием с двускатной крышей, над дверью которого яростно раскачивалась взад-вперед деревянная вывеска.

Гланно же на козлах кидало тем временем из стороны в сторону, поводья резали ему пальцы и запястья, а лошади, достигнув тупика в конце главной улицы, оказавшейся довольно короткой, ловко перепрыгнули одна за другой через невысокую стену, чего Гланно со своими козлами сделать, увы, не сумел. Удар расколотил вдребезги все, что только возможно, кучер обнаружил, что летит по воздуху, снижается, лошади же, которые уже стучали копытами по мягкой почве, в последний раз натянули кожаную упряжь и словно из пращи запустили его вбок – когда сами, вместо того чтобы перепрыгнуть очередную стену, свернули налево. Да и с чего им было прыгать? Они ведь оказались в загоне.

Гланно приземлился в глубокую лужу, состоявшую в основном из лошадиной мочи и навоза, что, вероятно, и позволило его ногам, уже к тому времени сломанным, не оторваться напрочь. Лошади наконец остановились под хлещущим в сгущающихся сумерках дождем, так что дикая боль в обоих вывихнутых плечах чуть ослабла и он, более или менее перевернувшись на спину, смог наконец полежать неподвижно с закрытыми глазами – по лицу его текли дождевые капли, да чуть капала кровь из ушей.