— Хотите сказать, вы украли облатки лишь затем, чтобы спасти своего брата? — спросила Магдалена с сочувствием.

Настоятель кивнул и потер красные от усталости глаза.

— Этот… этот колдун, или как там его еще называют… Он знал, что в сокровищницу могу входить только я или двое других хранителей. Поэтому он похитил моего брата и прислал письмо. Вместе с этим вот.

Брат Маурус вынул из-за пазухи небольшой сверток и осторожно его развернул. Увидев его содержимое, Симон невольно отшатнулся: на грязной тряпке лежал уже почернелый палец, с которого свисали несколько сухожилий. На палец надето было серебряное кольцо, украшенное гравировкой. Только теперь лекарь заметил, что точно такое же кольцо носил настоятель.

— Это фамильное кольцо с нашим гербом, — прошептал настоятель. — Мы принадлежим к старинному роду, и после нас он угаснет.

Он с отчаянием взглянул на Симона:

— Понимаете? Этот сумасшедший ни перед чем не остановится! Сначала он убил послушника Келестина, потому что тот, видимо, знал слишком много, потом Виталиса, когда бедняга пытался защитить своего учителя. Я должен был отдать ему облатки!

— А откуда колдуну знать, что вы дали ему настоящие облатки? — удивленно спросил Симон. — Вы же могли подсунуть ему совершенно другие, и…

— Для того и нужна дароносица, как ты не допрешь, дурья твоя башка? — Куизль сердито засопел и поднял глаза к потолку; крокодил все так же покачивался на сквозняке. — Настоятель должен был передать ему запечатанную дароносицу в качестве доказательства.

Брат Маурус кивнул.

— В понедельник, сразу после мессы, я принес дароносицу в эту мастерскую и поставил в камин. Так требовалось в письме. Тогда Виргилиуса освободили бы, а в камине стояла бы уже пустая дароносица.

Он тихо засмеялся.

— Никто бы и не заметил ничего! Я просто вложил бы в серебряные формы новые облатки и к празднику снова подложил бы их в сокровищницу. Тем же способом, каким я их выкрал.

— Но графу Вартенбергу, к сожалению, вздумалось на следующее утро помолиться в часовне, и все обнаружилось… — Симон потер озябшие руки. Он начал мерзнуть, и причиной тому был вовсе не промокший насквозь сюртук. Лекарь с отвращением поглядывал на черный безымянный палец, по-прежнему лежавший на коленях у настоятеля. — Этот полоумный, похоже, не сдержал своего обещания, — заключил наконец Фронвизер. — О вашем брате до сих пор ничего не известно.

— Он… он так и не появился. Как и дароносица, — ответил, запинаясь, настоятель. — Вчера ночью я хотел заглянуть сюда, поискать Виргилиуса, но услышал шум и испугался.

— Это всего-навсего был я, — проворчал палач. — Могли бы спокойно войти, сберегли бы нам всем кучу времени и сил.

— Вы? Но почему…

Настоятель растерялся на мгновение, а затем продолжил с грустью:

— Как бы то ни было, когда я получил это письмо, то подумал, что теперь все наладится. Но теперь все это кажется безнадежным. Дароносица и облатки как сквозь землю провалились, должность моя перейдет скоро к брату Иеремии, а брат, скорее всего, мертв!

Брат Маурус зарыдал от бессилия.

Магдалена осторожно погладила его по плечу, словно маленького ребенка.

— Вам нельзя сдаваться, — проговорила она. — Быть может, все еще обернется к лучшему. Мой отец уже немало людей спас от гибели.

— И стольким же снес голову на эшафоте, — отозвался палач. — Остается только надеяться, что вы сказали правду.

Рамбек поднял голову.

— Клянусь Девой Марией и всеми святыми, это правда. Ничего, кроме правды!

— Ну ладно. — Куизль встал и выбил трубку о стул. — Тогда за дело. Через три дня Праздник трех причастий. Если мы до тех пор не отыщем облатки, тут и без того настоящий ад разразится. И если мы за три дня не изловим настоящего колдуна, то Непомуку тоже не позавидуешь. Палач в Вайльхайме — тот еще ублюдок, он особо мешкать не будет.

— А мой брат? — с надеждой спросил настоятель.

Куизль подобрал почернелый палец с колен монаха и осмотрел его многоопытным взглядом.

— Ровный отрез, — проговорил он с одобрением. — Тому, кто так осторожничает, пленник должен еще пригодиться. Кто-то не желает, чтобы он истек кровью. Вполне возможно, что брат ваш еще жив, и, быть может, скоро мы получим очередной его кусочек.

Палач осторожно вернул палец на колени бледного, как покойник, настоятеля и направился к выходу. Когда он переступил порог и массивная его фигура загородила лунный свет, комната на мгновение погрузилась в едва ли не осязаемый мрак.

Непомук Фолькмар уставился на перемазанную кровью и нечистотами стену своей новой камеры. Он провел в этой дыре всего несколько часов, но уже сейчас сыроварня Андекса казалась ему райским уголком.

Камера в так называемой очистной башне представляла собой квадратную дыру глубиной в восемь шагов, куда аптекарю пришлось спускаться по лестнице. Лестницу стражники потом забрали и заперли дыру на люк. С тех пор Непомук, скорчившись в углу, старался не думать о том, что ждало его в ближайшие дни. Ширины камеры хватало ровно настолько, чтобы в сидячем положении он мог вытянуть ноги; грязная, наскоро насыпанная солома кишела блохами, мокрицами и прочими паразитами. Кроме того, нечистотами здесь несло так, что первые пару часов Непомука едва не выворачивало.

Но хуже всего были крысы.

Они выползали из десятков невидимых дыр в кладке, забирались к нему на руки и на ноги и дрались за пару кусков плесневелого хлеба, брошенных ему стражниками. Непомук и раньше терпеть не мог мышей — бытовало мнение, что они переносили болезни. Но в этой камере отвращение его переросло в безграничную ненависть. Их блестящие глазки придавали им вид злобных и смышленых тварей; казалось, их веселила его судьба. Их писк слышался ему визгливыми криками, насмехавшимися над его медленной болезненной смертью.

Ты колдун, Непомук! Палач растерзает тебя раскаленными клещами, он растянет тебе конечности, пока их не вырвет из суставов, выдернет тебе ногти, а под конец ты сгоришь. Сгоришь, Непомук! Будешь орать на костре!

Аптекарь встряхнул головой, чтобы разогнать кошмарные образы. Без света он потерял уже всякое чувство времени. Что там снаружи, полночь? Или уже занимался день? Дорога из Андекса в Вайльхайм заняла часа три-четыре. Двигались они медленно, со скоростью воловьей упряжки, и жители деревень, через которые они проезжали, выстраивались у обочины и таращились на ящик с колдуном. Сквозь щели в досках Непомук видел их лица: крестьяне провожали странный обоз взглядами, исполненными отвращения вперемешку с любопытством и страхом. Многие крестились или плевали через плечо от дурного глаза.

Непомук вспомнил последний разговор с Куизлем. Старый друг просил его не терять надежду. Но на что можно надеяться посреди такого ада? И что вообще мог сделать бесчестный палач из Шонгау, если сам судья Вайльхайма, настоятель Андекса, приор и весь белый свет желали его казни? Непомук закрыл глаза и задремал. Перед внутренним взором всплыли образы из лучшей жизни и помогли ему немного оттеснить страх. Но и эти воспоминания вскоре обагрились кровью…