Не могу больше… Боже… я не знал. Она же не говорила, просто замыкалась в себе.

– Именно поэтому они и делали это с ней. Я знаю, что вы не одевали и не купали дочь, это делала её нянька. Она исчезла, её либо купили, либо убрали, одним словом – устранили как свидетеля, который мог бы дать показания в вашу защиту.

– Почему Минна мне ничего не сказала? – Джилроя сотрясали рыдания, никогда прежде он не испытывал подобного чувства, будто что-то внутри разрывается на куски, хочет выйти, но не может. Даже когда умерла Марта – его жена, настолько разрушительное чувство не посещало его.

– Она не хотела проблем. Возможно, она боялась, что обвинят её. Бедная эмигрантка, едва сводящая концы с концами в чужой стране, зачем ей скандал? У неё были и другие дети, за которыми она присматривала за деньги, и, всплыви история с вашей дочерью, кто знает, какие последствия наступили бы для Минны Катеб. Захотели бы другие родители, чтобы она присматривала за их детьми? Поймите, обвинят либо её, либо вас, никто не свяжет Мэйми с близнецами Уитлами. А поскольку вас в городе знают, как хорошего человека, не способного обидеть ребёнка, остаётся только Минна Катеб – в этом городе она никто, бедная необразованная эмигрантка, обозлённая на весь белый свет. Но сейчас и она пропала.

Джилрой молчал, но Томас не унимался. Он плёл свою паутину, заранее зная, каким будет исход его дела – ирландец попадётся, сломленные люди всегда попадаются, а Джилрой О’Лири, несомненно, сломлен, окончательно и бесповоротно.

– Вы попали в беду, мистер О’Лири. Конечно, вы можете попытаться бежать, и я помогу вам в этом случае, но разве вы захотите бежать, когда здесь остается ваша дочь?

– Томас, вы уверены, что Эллен всё знала? Я не могу в это поверить, это…

– Она не только все знала, она наняла кого-то, чтобы уничтожить все улики, связывающие эти преступления с её семьей. Концов никто никогда не найдёт. Скажу вам честно, никто и не будет их искать, вас обвинят, осудят и посадят в тюрьму. Это неизбежно.

Джилрой молчал, сидя на продавленном диване в малюсенькой комнате убогой съёмной квартиры. В руках он вертел фотографию дочки, с неё ему улыбалась славная девочка с большими карими глазами, тёмными волосами, забранными в небрежные хвостики – он так и не научился заплетать ей косички, взгляд у девочки был такой же, как у покойной матери, спокойный и нежный.

– Есть и другой путь, – сказал Томас, сидя напротив Джилроя в старом потёртом кресле. Томас, как и Натаниэль знал, что всегда есть другой путь.

– Но действовать нужно очень быстро, иначе вас посадят за решётку, где вы просидите до самого суда. Удивительно, что вы всё ещё на свободе, сама судьба предоставляет вам шанс остановить зло. И у меня есть то, что поможет вам отомстить. Око за око, мистер О’Лири.

– Я хочу увидеть дочь в последний раз, – сказал Джилрой севшим голосом, не отводя взгляда от фотографии.

Томас протянул руку и длинными тонкими пальцами дотронулся до плеча Джилроя.

– Я вам безмерно сочувствую, но времени на это у вас нет, – сказал он, чуть сжав плечо ирландца, то ли с намерением подбодрить его, то ли с намерением утешить.

– Её заберут – это точно? Вы в этом уверены? – теперь Джилрой смотрел Томасу в глаза, стараясь разглядеть там ложь. У него же самого глаза заплыли от слёз и сладкого вина, от бессонных ночей и чувства вины, от боли, которая рвала его душу снова и снова каждый день, с тех пор как Мэйми упала с лестницы в чёртовом доме Эллен Уитл. Точнее, с тех пор как её сбросили с лестницы.

– Это лишь вопрос времени, – подтвердил Томас, не отводя взгляда от заплывших и запавших глаз ирландца.

Джилрой опустил голову в ладони, руки его – большие и грубые сейчас казались слабыми и безвольными.

– Я не хочу, чтобы пострадали невинные. Как я узнаю, кто находится в доме? – спросил Джилрой, не поднимая головы.

– Сейчас идеальный момент, в доме только Уильям Уитл, но один он будет недолго, поэтому вы должны действовать прямо сейчас.

– Но это всего лишь ребёнок, – почти шёпотом сказал Джилрой, – ему всего десять лет.

Томас вздохнул, его женоподобное лицо исказилось в подобии грусти.

– Этот ребёнок пытает и мучает других детей, мистер О’Лири, он искалечил вашу дочь, а перед этим издевался и истязал её несколько месяцев. Этому ребёнку посчастливилось родиться в богатой семье от матери, которая будет прикрывать любые его злодеяния деньгами, властью и связями. У них нет совести, мистер О’Лири, нет стыда, от этой семьи одни беды. Ваша дочь лишилась возможности ходить, лишилась глаза, она никогда больше не сможет встать на ноги, Итан Гейт лишился жизни, его убитая горем мать покончила с собой, об этом тоже не писали в газетах. Этот ребёнок – само зло.

– Где второй мальчик? – спросил Джилрой, глядя на коричневый саквояж у ног Томаса.

– О нём уже позаботились. Остался только Уильям Уитл.

Джилрой чуть вздрогнул, потемневшее лицо исказилось то ли от страха, то ли от отвращения.

– Когда? – спросил он, – Об этом не сообщали в новостях, этого не было…

– Ещё слишком рано, – ответил Томас, нетерпеливо постукивая кончиками паучих пальцев о край стола.

Джилрой снова опустил голову и на несколько долгих минут замолчал, затем, наконец, посмотрел своему гостю в глаза.

– Я вижу вас первый раз в жизни. Вы появились неведомо откуда, пришли в мой дом, рассказали такое, отчего можно просто сойти с ума, говорите, что раскопали это всё с мистером Гейтом, но не предоставили ни одного доказательства. Почему я должен верить вам? Речь о двух десятилетних детях и женщине, с которой я работал семь лет и мог смело назвать своим другом. Как я могу просто взять и поверить во всё, что сейчас услышал?

– Я вовсе не требую от вас, чтобы вы поверили, мистер О’Лири, я хочу, чтобы вы узнали правду. Понимаю, что вам сложно поверить, поэтому вот…

Он достал из внутреннего кармана серого пиджака небольшой прямоугольный диктофон чёрного цвета.

– Эту запись я получил от мистера Гейта около часа назад. Он хотел, чтобы вы это услышали. Вероятно, сейчас мой друг уже мёртв, и его последняя просьба – открыть вам всю правду, мистер О’Лири.

Томас включил диктофон. На записи было два голоса, один принадлежал взрослому мужчине, второй мальчику, Джилрой узнал голос мальчика.

– И скольких детей вы мучили?

– Я никого не мучил, я только стоял на