живая изгородь и высокие кованые ворота защищали дом от улицы. Внешний холл вел в большую прихожую, где портреты герцога разных возрастов украшали стены, а элегантная мраморная лестница вела на небольшую площадку, где стояла мраморная лошадь, глядя вниз по лестнице. Герцогине это не понравилось, и статуя была спрятана за ширмой. Лестница вела в гостиную, столовую, библиотеку и кабинет герцогини. Наверху располагались спальни. В одной ванной комнате, оформленной Элси де Вулф, стены были отделаны леопардовой шкурой, а в доме стояли письменный стол Марселя Пруста и восемь стульев, принадлежавших Марии-Антуанетте.

Ни один из Виндзоров никогда не любил этот дом. Здесь слишком тесно для приема гостей – столовая вмещала всего 24 человека, в комнатах было холодно и темно, и герцог возражал против огромного органа в фойе, замаскированного под книжный шкаф. Так что иногда они пользовались отелем «Ритц».

«У моего утраченного звания есть свои преимущества – не нужно сидеть рядом с герцогом, – вспоминала леди Диана Купер, теперь уже не посол, об одном из таких обедов в ноябре 1948 года. – Вечеринка была красивой, в лучшем номере отеля «Ритц», свечи, отборные цветы, икра, водка. Уоллис выглядит как нельзя лучше в откровенной бело-золотой парче, украшенной двумя новыми гигантскими желтыми бриллиантами, вся возвышенная и щегольская, с верным багамским негром в прекрасной золотой ливрее»[615].

Общение было единственным занятием Виндзоров, которое придавало структуру жизни без цели и служило стимулом для них обоих. Это было то, к чему Уоллис относилась чрезвычайно серьезно, уделяя пристальное внимание деталям. На обедах она держала рядом с собой золотой блокнот – слуги называли его «книгой ворчания» – чтобы отмечать успехи и ошибки. Она была перфекционисткой, даже листья салата с бараниной, подаваемые во время еды, должны были быть одинакового размера. Вместо того, чтобы подавать один сорт хлеба, она предлагала на выбор шесть. У каждого человека была своя севрская масленка с ножом с фарфоровой ручкой, и одна постоянная гостья, дизайнер Жаклин де Рибес, вспоминала, что там было «так много столовых приборов, что вы никогда не знали, что взять»[616].

«На столе так много всего, что я пришла в замешательство», – написала Диана Купер об обеде для Генри Люса, издателя «Лайф энд Тайм». И добавила:

«Чернокожие статуэтки и обезьянки из саксонского фарфора, фрукты, падающие с нимфенбургских рогов изобилия, цветы, свечи, коробки для зубочисток и, конечно, стаканчики, спички, сигареты в золотых коробках, пять ножей одинакового размера, то же самое с вилками из белого дрезденского фарфора (мне пришлось спросить, что за чем брать, и дополнительно я подпортила свою репутацию, используя тарелку сбоку в качестве пепельницы вместо золотого блюда)…»[617]

Существовали определенные ритуалы. Гостей просили прийти в 8:45, ужин подавали ровно в 9:15. Супа никогда не было, потому что Уоллис утверждала: «После всех этих коктейлей это просто еще один напиток»[618]. Вместо того, чтобы подавать сыр, она предпочла камамбер, смешанный со сливками, покрытый панировочными сухарями, а затем замороженный, который подавался с портвейном.

Пара наняла нескольких известных шеф-поваров, в том числе Люсьена Мэсси и Рене Легро, который, как говорили, был одним из четырех величайших шеф-поваров в мире. Под управлением шеф-повара находились помощник, два поваренка и кондитер. Затем был дворецкий Эрнест Виллемотт, которому помогал Сидни Джонсон, «верный багамский негр», и несколько лакеев.

Под началом экономки были четыре горничные – две только для того, чтобы ухаживать за одеждой Уоллис, мыть ее ванну и гладить простыни два раза в день. У герцога был камердинер, которого звали просто Кэмпбелл. Два шофера, Рональд Марчант и Дэвид Бойер, отвечали за четыре автомобиля – седан «Хамбер», седан «Бьюик», универсал «Бьюик» и лимузин «Кадиллак» синего цвета с королевским гербом на нем, построенный по спецификациям герцога и подаренный Джеймсом Муни. Секретарь Уоллис Дениз Хивет, бывшая стюардесса «Эйр Франс», и секретарь герцога Виктор Уоддилав, бывший клерк биржевого маклера, довели общее число слуг до 18.

Годовая заработная плата составляла более 125 000 фунтов стерлингов, но расходы контролировались несколькими факторами[619]. Сначала герцог, с его дипломатическим статусом, покупал выпивку, табак, многие предметы домашнего обихода и бензин через британское посольство и военный комиссариат беспошлинно. Точно так же их телевизор, многие электротовары и автомобили не облагались налогом.

Виндзоры платили примерно на 20 процентов ниже рыночной заработной платы на том основании, что работать на них было честью, и эта должность неизменно приводила к более выгодным предложениям работы в других местах. Однако на Рождество сотрудникам, как того требует французское законодательство, выдавали дополнительную месячную зарплату. И либо бумажник, либо запонку с королевским шифром для мужчин, а также кашемировый свитер или несколько нейлоновых чулок для женщин. Стимулом к тому, чтобы остаться, были обещания, что о слугах позаботятся в завещании пары.

Несмотря на это, писатель Чарльз Мерфи отметил, что «текучесть кадров была высокой, хотя уволившиеся по собственному желанию – и гораздо реже уволенные – получали лишь самое скудное выходное пособие»[620]. Марчант был вынужден уйти в отставку после более чем двадцатилетней службы из-за плохого состояния здоровья. Он не получал пенсии, и ему выплатили всего несколько тысяч франков. Другой шофер, Бойер, проработал 27 лет, но был уволен менее чем за неделю до выхода на пенсию.

«Я знала многих из ее сотрудников, – вспоминала Летиция Болдридж, которая позже работала социальным секретарем Жаклин Кеннеди, – и она относилась к ним не особенно хорошо»[621]. Достопочтенная Сара Моррисон, падчерица графа Дадли, тогда подростком работавшая моделью в Париже, обедала с Виндзорами раз в неделю в течение двух лет и рассказывала, как Уоллис была груба с персоналом. Создавалось впечатление, что она «думала, будто кто-то собирается воспользоваться ею», и была «довольно неприятна по отношению к герцогу, высокомерная и властная»[622]. Условия работы были непростыми, с долгим рабочим днем и очень четкими требованиями. Чарльз Мерфи вспоминал: «Брань, грубая и откровенная, была обычным делом; праздники игнорировались, как и сверхурочные; ничто не заслуживало похвалы и, казалось, не приносило удовлетворения»[623].

Женщина, проработавшая у Виндзоров десять лет, вспоминала: «Ни один из них не мог выразить благодарность. Их слугам давали почувствовать, что