— Всего десять минут в Академии, а уже успел выбесить? — засмотревшись на Джеймса, я не заметила Габриэля, а он стоял совсем рядом. Совершенно не похожий на брата. Живой и невредимый.

Мой. Они оба — мои, до кончиков волос, до последней магической ниточки. Моя семья. Здесь, рядом.

…если бы чувства можно было бы хранить, как лепестки цветков между книжных страниц, из множества радостных дней и счастливых мгновений я сохранила бы именно это чувство.

— Ну, ты и..! — я спотыкаюсь на полуслове, чувствуя, как огонь вращается над моей головой пылающей праведным гневом воронкой. — Демоны, и как Габ тебя до сих пор не прибил, почему он такой… он-то такой, а я не такая, и я сейчас двину тебе, как следует. Джей, ты придурок!

— Называй меня "Сэм", — Джеймс подтягивает спадающие на узких бёдрах штаны и шмыгает носом. Вот прямо сейчас ему действительно не дашь не то что двадцати двух, но даже и шестнадцати лет.

Ребёнок. Он просто ребёнок, дорвавшийся до взрослых "привилегий", а на самом деле его бы за руку водить и уму-разуму учить. Возможно, даже не словами, а вожжами по одному тощему месту.

— Хоть демоном безрогим тебя назови, ты чего вытворяешь? Ты вообще-то старше всех нас, а ведёшь себя, как…

— Вообще-то, мне ещё только несколько месяцев. Всё-таки прошлые годы я был несколько в ином статусе. Джей, это же совершенно по-другому, смотреть своими глазами, идти своими ногами, управлять собой. Это так здорово.

— Джейси…

— Сэм! Даже наедине не надо. Даже в мыслях! — братец запахивается в рубашку, сдувает золотистую прядь волос со щеки. Настоящий, реальный. Мой внутренний голос, превратившийся в человека.

Мы сидим у меня в комнате, и я чувствую себя так, словно изменяю законному, вечно занятому супругу с озорным юным садовником.

Всех возвращающихся второкурсников под белы рученьки отводили к сэру Алахетину на конфиденциальный разговор, как я понимаю, о Леннарде. Впрочем, возможно, нас заодно проверяли на пример душевной стойкости и общей адекватности — не собирается ли кто-то ещё сигануть из окна, так, за компанию.

Часы на башне, кстати, остановились — и ремонтировать их не стали. Окна и дверь в маленькую комнатку за ними, подозреваю, наглухо заколотили. Что ж, верное решение, с какой стороны не посмотри: мало ли что взбредёт в голову обезумевшим от длительной немоты и постоянной игры со смертью студентам?..

Я вспомнила леди Сейкен, оживившую ворона на приветственной церемонии при приёме в Академию год назад. Какой вообще смысл учиться на факультете жизни, на факультете смерти, если жизнь и смерть нам по-прежнему неподвластны, если мы не можем вернуть из-за грани даже одного из нас? Воскрешение считается главной целью факультета жизни, но… Воспоминания забрезжили в голове. Главная недостижимая цель, да, но не единственная… Не важно!

Габриэль в свою очередь отправился "на допрос", а вот Джеймс, простите, Сэмюэль, тут же прошмыгнул ко мне. Мэй ещё не приехала, как и Ларс, и я была рада вместо всех тревог и размышлений отвести душу, и в хвост, и в гриву распекая своего полоумного старшего-младшего братца.

А распекать было за что: как выяснилось, в том, что Габриэль задержался на целых три недели и не вернулся в Академию, как обещал, была исключительно его вина.

После того, как Габриэль и Гриэла отправились каждый в свою Академию, новоявленный Сэм остался, по сути, полностью предоставленным самому себе и ожидаемо заскучал. Вышколенные слуги, несмотря на свою многочисленность, общения с хозяйским сыном старательно избегали, явно дополнительно проинструктированные на его счёт — юноша не здоров, как физически, там и психически, покой юноши беречь надобно. То же отношение неожиданно восставший из мёртвых младший отпрыск сполна получил от родителей. Растерянные, отстранённые и закрытые, сэр Энтони и леди Маргарита смотрели на него как на вазу, хрустальную, внезапно решившую заговорить и — чужую.

Рассказывая о своей жизни у Фоксов, Джейси пытался делать максимально независимое и равнодушное лицо, но золотистые брови то и дело вставали домиком. Обида, столь неподдельная, немного наивная детская обида так и прорывалась наружу. С его точки зрения, Фоксы были виноваты как минимум дважды — перед Сэмом, о котором предпочли забыть и с которым теперь не знали, что делать, и перед ним, Джеймсом Менелом. Сэр Энтони, не поддержавший, не нашедший — плохо искавший? — нашу безумную мать, столь легко поверивший её вранью про потерю ребёнка, так быстро нашедший утешение в объятиях леди Хэйер, с троицей детей, родившихся один за другим, похоже, стал олицетворять для моего братца все беды и пороки мира.

Я не была с ним согласна. Мы знали не так уж много, но за пару наших недолгих встреч я почувствовала, что история с Корнелией не являлась окончательно завершенной для Энтони Фокса. Точнее — была разорвана в одностороннем порядке, и он не меньше, чем мы с Джейси, нуждался в правде, какой бы она не была, хотя бы чтобы перевернуть последнюю страницу, отпустить её окончательно.

Почему-то я даже мысли не допускала о том, что незнакомая мне мать может ещё вернуться. Скорее всего, либо неизвестные преследователи всё же достали её, и она мертва, либо её жизнь вполне устоялась за эти долгие годы, и в ней нет места ни для сына от когда-то любимого мужчины, ни тем более для дочери, рожденной от случайного супруга быть сосудом-хранителем. Нелюбимого супруга, который не был и не мог быть ей ровней.

И вдруг я подумала, что свои смятенные мысли и терзания о том, пытаться ли мне искать её или нет, пытаться узнать больше о ней и причинах её побега — или нет, я не обязана гонять в своей пустой черепушке в гордом одиночестве. Джеймс тоже может — и должен — решать, наравне со мной. И я не буду в этих поисках одна. Мы будем вместе.

И это так… хорошо.

А Джеймс между тем болтал без умолку, непрерывно перемещаясь по комнате туда-сюда, так, что у меня вскоре зарябило в глазах. Он посидел на стуле, на кровати, на полу, на тумбочке, впрочем, даже сидя он умудрялся находиться в постоянном движении: подворачивал и разворачивал рукава слишком свободной рубашки, теребил медные пуговки, накручивал на пальцы золотистые волосы. В отличие от Габа, всегда выглядевшего безупречно и элегантно, братец заявился в помятых брюках, а на ботинках, небрежно сброшенных у двери, уныло запеклась бурая корочка подсохшей земли. Вероятно, наследие нашей матушки давало о себе знать некоторой бестолковостью и несуразностью обоих отпрысков.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍