Итак, православие снова восторжествовало, и монахи, которых побуждал хранить верность ортодоксальной вере папа Симплиций, которыми руководил самый знаменитый из них, могли утверждать, что главный вклад в эту победу внесли они.

Но радость от восстановленного спокойствия оказалась недолгой. Константинопольский патриарх мечтал распространить свою духовную власть на все отделившиеся секты. По договоренности с патриархом Александрии, монофизитом Петром Монгом, он составил Символ веры, где были подтверждены ее положения, общие для всех общин, а Зенон издал этот символ под названием «Энотикон», что означает «Формула единства». Вначале этот указ о догмах был адресован епископам, духовенству, монахам и мирянам Александрии, Египта, Ливии и Пентаполя, но по замыслу авторов он должен был стать основой для всеобщего примирения, для соединения всех общин в одну. В этом документе император отверг все соборы, кроме Никейского и Константинопольского, и проклял всех, кто на Халкидонском или любом другом соборе думает или думал иначе, а также отдельно проклял Нестория, Евтихия и прочих зачинщиков их ересей. Но вместо того, чтобы вернуть мир, этот указ о единстве только усилил разногласия: в Александрии, Антиохии, Иерусалиме под давлением патриархов-монофизитов он привел к чисто внешнему сближению между полунесторианами, полуевтихианами и некоторыми православными, но настоящие православные и подлинные евтихиане отвергли «Энотикон», одинаково не доверяя ему; появилась еще одна монофизитская секта – акефалы, отделившиеся от патриарха и обвинявшие его в недостатке религиозного рвения, весь Восток отказался общаться с римской церковью и на много лет остался в этом расколе.

Ранее уже было сказано о том, какую роль сыграли константинопольские монахи в это очень беспокойное время, об усердии, с которым они боролись за православную веру, об их союзе с Апостольским престолом, о мужестве, с которым они принимали жестокие наказания за свою стойкость, об их неизменной верности халкидонскому учению, несмотря на предательство апостольских легатов, наперекор патриарху, наперекор императору. То, что они сделали при Зеноне, они сделали и при Анастасии, когда всем своим могуществом готовили, ни в чем не отступая от ортодоксальной истины, воссоединение церквей старого и Нового Рима.

Двадцать восемь лет правления Анастасия (491–519) включают в себя длинный ряд богословских дискуссий, жестоких дел и кровавых столкновений между представителями разных партий. Это был один из самых беспокойных периодов в церковной истории Византии. Этот император, во всем верный идеям Зенона, постепенно приближался к тому монофизитству и желал навязать его всем своим подданным. Он заявил, что требует ото всех признания «Энотикона», он приказал сжечь акты Халкидонского собора, сочинил пасквиль, в котором обвинил папу Симмаха в манихействе, отправил в изгнание православного патриарха Македония и сделал его преемником священника Тимофея, скевофилакса Великой Церкви, человека безнравственного и бесхарактерного, всегда готового по желанию одной из партий признать или отвергнуть даже самый противоречивый Символ веры. Вот, по словам Феофана, из-за каких обстоятельств Анастасий решил назначить Македонию преемника. В Византию приехали с Востока двести монахов-еретиков во главе с Севером, чтобы предложить свою помощь противникам Македония и Халкидонского собора. Анастасий, который надеялся, что вместе с ними сломит сопротивление патриарха, принял их с величайшими почестями. Но патриарх, несмотря на угрозы, не захотел общаться ни с этими монахами, ни с легатами александрийского патриарха Иоанна, пока они не заявят, что признают Халкидонский собор.

Борьба тянулась долго и становилась все ожесточеннее. Император лишил церкви ортодоксальных христиан права убежища и оставил его только церквям еретиков. В Константинополь прибыли несколько монахов из Палестины, чтобы поддержать Македония, который своим мужественным сопротивлением искупил слабость, которую проявил в день своего посвящения в сан, подписав «Энотикон». Однако та ошибка смущала патриарха и мешала ему оказывать на православную партию то влияние, которое он мог бы на нее иметь. Священнослужители и монахи, безжалостные в своем религиозном усердии, оставались под впечатлением его тогдашней, в высшей степени преступной снисходительности и не могли забыть, как возмутил их этот соблазн. Поэтому патриарх однажды решил объясниться с ними. С этой целью он прибыл в монастырь Далмация и там, в присутствии всех, публично заявил, что признает святой Халкидонский собор и считает еретиками противников этого собора. Затем он и его слушатели в зак общения вместе присутствовали на святой литургии.

Для того чтобы отомстить Македонию, император натравливал на него монахов-еретиков, вождем которых был Север. А православные верующие, которых было бесчисленное множество – игумены и монахи, женщины и дети, – все теснее объединялись вокруг патриарха. На каждое нападение противников на него они отвечали клятвой верности ему и кричали: «Время быть мучениками, не покинем нашего отца!» На оскорбления, которые противники наносили патриарху, его сторонники отвечали проклятиями в адрес Анастасия, «императора-манихейца, недостойного быть на престоле». Напуганный этим усиливавшимся брожением умов, император притворился, что помирился с Македонием. А потом, когда казалось, что их отношения снова стали мирными, он велел предъявить этому епископу, всем известному своей святостью, подлое обвинение в преступлении, на которое тот не был способен. Ночью (это время выбрали из-за страха перед народным восстанием) прелат был похищен из своего дворца и увезен в Халкидон, а оттуда в город Евхаит. Однако его изгнание не положило конец религиозным разногласиям.

Теперь император, который был уверен, что выбранный им новый патриарх не будет докучать ему своими противоречиями, дал волю своей неизлечимой страсти устанавливать догмы и начал реформировать литургию и вообще богослужение. Он послал во все церкви столицы согласованный с Тимофеем приказ добавить в «Трисвятое» формулу, дорогую для Севера и для монахов-феопасхитов. Двое из первых людей Константинополя, а именно префект столицы Платон и ее бывший префект Марин, сами поднялись на амвон в Большой церкви и пропели «Трисвятое» с евтихианским добавлением «который был распят за нас». На эти слова православные ответили пением ортодоксального «Трисвятого», и тогда солдаты ворвались в церковь, перерезали горло многим из тех, кто там был, а многих других отволокли в тюрьмы. На следующий день такая же резня была устроена в церкви Святого Феодора. Назавтра после нее все горожане должны были пройти в торжественном шествии в память о спасении столицы от облака пепла, которое едва не уничтожило ее в 472 году. Все церкви получили приказ, чтобы их духовенство пело еретическое «Трисвятое». Многие из-за страха подчинились, но монахи начали петь эту молитву в ее православном виде. Услышав их, толпа утратила прежнее воодушевление и стала кричать: «Да здравствуют православные!» Начался ужасный мятеж. Пока одни его участники ходили по городу с пением православной формулировки, другие собрались на форуме Константина, опрокинули статуи императора, встретили его посланцев градом камней, сожгли дома Платона и Марина, уничтожили сталью или огнем тех из льстецов Анастасия, которые носили монашескую одежду. Один монах из монастыря Святого Филиппа был убит за то, что был другом императора. Голову убитого надели на пику и пронесли через город, крича: «Вот друг того, кто ненавидит Святую Троицу!» Одна верная Анастасию монахиня была задушена. Оба трупа дотащили до Студийского монастыря и там сожгли. Анастасий, испугавшись, бежал в предместье Влахерны.