— Стало быть, вы сами купили оружие в лавке «Э. М. Рейлли и К°» на Нью-Оксфорд-стрит, а затем передали его в клуб анархистов?

— Именно. Эти превосходные модели очень подходят для уничтожения врагов революции. Сомневаюсь, чтобы товарищам удалось заполучить такие, если б не мой подарок. У революционеров предостаточно пистолетов, но с винтовками дело обстоит гораздо сложнее. Во время осады вы видели мои покупки в действии. Я сумел спасти один образец, когда мне пришлось ненадолго заглянуть в горящий дом. Как справедливо считают анархисты, именно винтовки должны быть орудием политических убийств.

— Разве это не безумство с вашей стороны?! — воскликнул я.

Холмс покачал головой.

— Нет, Ватсон, это холодный расчет. По договоренности с Майкрофтом, я стал интендантом мятежников. За всем необходимым они обращались ко мне. Зная нужды анархистов, я легко догадывался и об их планах. А поскольку мне были известны их намерения, я превратился для них из слуги в хозяина.

— Как же Лестрейд?

— Его мы ни во что не посвящали и впредь не собираемся. Спектакль можно считать оконченным.

— Если я вас верно понял, — проговорил я, сдерживая волнение, — вы снабдили анархистов винтовками и патронами, которые они впоследствии пустили в ход на Сидней-стрит?

— Мы не знали наверняка, где именно будет использовано наше оружие, хотя и знали для чего. В сложившихся обстоятельствах наиболее подходящей мишенью оказался, разумеется, министр внутренних дел.

— Мистер Черчилль согласился взять на себя такую роль?

— Он даже настаивал на этом.

Мне не хотелось называть своего старого друга лжецом, но я не верил, чтобы кто-то — а тем более министр внутренних дел — по собственной воле решился подставить под пули незащищенную грудь.

Последний акт этого, с позволения сказать, фарса был наиболее удивительным. Холмс пообещал рассеять мои сомнения, но как, я и представить себе не мог. Следующим утром он сказал мне, что после обеда у нас будут гости. Действительно, в начале пятого, когда на Бейкер-стрит зажглись фонари и витрины магазинов, под окнами нашей гостиной остановился кеб. По странному совпадению, миссис Хадсон в это время вновь не оказалось дома. Холмс сам спустился, чтобы открыть дверь.

На лестнице послышались голоса, и вскоре в комнату вошел Майкрофт в сопровождении двух незнакомцев, чей вид показался мне, мягко выражаясь, необычным. Одного из них я узнал по визитной карточке, которую он однажды оставил для Шерлока Холмса. Это был Чан Лин Су, «непревзойденный китайский фокусник» из театра «Вуд-Грин-Эмпайр». Вместе с ним пришла его жена Су Син. На мой взгляд, они не слишком-то походили на китайцев. Как выяснилось в дальнейшем, вне сцены их звали Уильямом и Оливией Робинсон.

— Дабы доказать вам, что мы не подвергали жизнь министра внутренних дел опасности, — произнес мой друг, обращаясь ко мне, — я попрошу мистера Чан Ли Су и его супругу выстрелить в меня. Если, конечно, вы сами не возьметесь.

Майкрофт Холмс слушал брата совершенно невозмутимо.

— Конечно нет, — отказался я.

Представление началось. Принесли две винтовки — одну Холмс купил у Э. М. Рейлли, а другая, очевидно, принадлежала фокуснику. Мне дали две пули, чтобы я на каждой из них нацарапал какой-либо опознавательный знак. Несмотря на растущую тревогу, я выполнил просьбу. Оружие зарядили. В том, что патроны боевые, сомневаться не приходилось. Чан Ли Су и Майкрофт Холмс взяли в руки по винтовке. Я искренне опасался стать свидетелем того, как главный советник британского правительства по межведомственным вопросам застрелит младшего брата.

— Прекратите! — яростно вскричал я. — Это опасные шутки!

Пальба в нашей гостиной звучала неоднократно: Шерлок Холмс любил выводить узоры на штукатурке пулями из моего револьвера. Но теперешняя игра казалась куда менее невинной. Мой друг взял серебряное блюдо, подарок одного из наших клиентов, и, держа его на уровне груди, будто бы предлагая угощение, встал в дальнем конце комнаты. От стрелков его отделяло футов двадцать. Я упал в кресло. От волнения меня начинало мутить. Подняв винтовки, Майкрофт и фокусник прицелились Шерлоку Холмсу прямо в сердце.

Два выстрела прогремели почти одновременно. Из стволов вырвались языки пламени, в воздухе повисло пороховое облако, запахло жженым кордитом. Ни один мускул на лице моего друга не дрогнул. «Пинь!» — услышал я вместо крика боли. На серебряный поднос упали пули, которые я собственноручно пометил своими инициалами. Безусловно, здесь крылась какая-то хитрость, хотя стреляли всерьез.

— Мистер Черчилль рисковал не больше моего, — мягко сказал Холмс. — Раздразнив врага своим невозмутимым видом, он вызвал огонь и тем самым заставил мятежников выдать себя прежде, чем они могли бы натворить бед.

— А если бы они взялись за пистолеты?

— Осажденные не могли целиться, не раздвигая занавесок. Как только в окне показалось бы дуло маузера, министра заслонили бы стальным щитом. Наши люди были к этому готовы, но, к счастью, такие меры не потребовались.

«Расстрел», который я увидел в нашей гостиной, по два раза за вечер под бешеные аплодисменты производился на сцене театра «Вуд-Грин-Эмпайр». Теперь мне объяснили суть фокуса. Механизм винтовки был слегка видоизменен: пуля теряла убойное действие, так как пороховые газы выходили внизу по шомпольной трубке. Анархисты разгадали этот трюк слишком поздно.

Сидя в гостиной, где еще витала пороховая пыль, я понял, почему по утрам Холмс иной раз выглядел таким утомленным и от него пахло припоем. Мой друг проводил ночи в обществе своего брата Майкрофта или «непревзойденного китайского фокусника», конструируя оружие для мятежников.

Я не могу завершить свое повествование, не сообщив читателю о том, что некоторые участники драм, разыгравшихся на Хаундсдитч— и Сидней-стрит, впоследствии вновь дали о себе знать. И, говоря это, я имею в виду не только тогдашнего министра внутренних дел, чье имя позднее прогремело на весь мир.

Чан Лин Су, «непревзойденный китайский фокусник», пал жертвой собственной изобретательности. Из-за многократного извлечения затвора износился механизм его винтовки, и однажды она случайно выстрелила. Увы, 23 марта 1918 года человек, оказавший нам неоценимую услугу, был насмерть сражен пулей на глазах у зрителей, рассчитывавших провести приятный субботний вечер в театре «Вуд-Грин-Эмпайр».

О Петре Пяткове мы узнали, что до отъезда в Париж он изучал медицину у себя на родине, куда и возвратился вскоре после лондонских событий. Свое прозвище Художник получил, зарабатывая на хлеб изготовлением театральных декораций. Когда началась война, Пятков избежал призыва в царскую армию, эмигрировав в Германию, и о нем ничего не было слышно, пока в 1917 году он не вернулся в революционный Петроград.

Передо мной вырезка из газеты «Таймс» от 14 апреля 1920 года. Обратив внимание на эту статью, Холмс прочитал мне ее за завтраком. Автор, подписавшийся буквой С., сообщал, что в Москве опубликованы имена 189 человек, расстрелянных согласно приказу Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Все казненные были участниками митинга на Путиловском заводе в Петрограде: они потребовали «хлеба и свободы», осудив действия большевистской власти, которая дала им лишь «тюрьму, кнут и пули» взамен «мелких политических свобод царского режима». Как писала газета, для проведения массового расстрела из Москвы в Петроград был направлен Петр Пятков — «Петер Художник, снискавший себе дурную славу на Сидней-стрит». Перед казнью несчастным объявили, что они приговорены к смерти за осквернение идеи свободы, которую их великий вождь Ленин определил как самодисциплину пролетариата.