class="p1">Несчастная Анна Вырубова совершенно разбита и больна после всего перенесенного и только с трудом оправляется на своей квартире. По полученным сведениям, большевистский переворот до настоящего времени никаких изменений в жизнь их величеств в Тобольске не внес и там все обстоит благополучно. Петербург после понесенного погрома внешне потускнел и побледнел; нарядная толпа с Невского исчезла. Жизнь делается все тяжелее, и дороговизна превзошла все ожидания.

Свою квартиру Ю.А. Ден нашла занятой какими-то комиссарами-матросами, и ей пришлось остановиться у знакомых. Вот какие новости она привезла с собой.

То, что ей пришлось перенести по дороге, не поддается никакому описанию. Вагоны переполнены через край, окна в них отсутствуют, так как они выбиты разгулявшимися товарищами, попутно оборвавшими обивку с сидений, а в некоторых вагонах даже отвинтившими все медные части.

Выслушав рассказ Ю.А. Ден о петербургских впечатлениях, я ответил ей, что, несмотря на то что из Тобольска получены хорошие сведения и работа Маркова развивается удачно, я все же считаю положение их величеств критическим и требующим немедленной помощи. Отправка одного лишь Седова является каплей в море, прошел уже достаточно долгий срок, и надлежало сосредоточить в Тобольске значительно большее количество верных людей.

Ю.А. Ден успокаивала меня, говоря, что за этим дело не станет и что в ближайшие дни начнется такая постепенная концентрация.

На это я ответил, что независимо от того, начнет ли Марков-второй посылать людей или нет, но я во что бы то ни стало проберусь в Тобольск, так как считаю, что мое место вблизи от их величеств.

Я бы давно предпринял эту поездку, но мне мешало отсутствие надлежащих документов. Мне удалось раздобыть их, и то случайно, только в середине января.

На Рождество маленькому Титти была устроена елка. Этот не по годам развитый мальчик сделался большим моим другом и очень привязался ко мне. Воспитанный в понятиях истинного православия, он был очень религиозен, и я, присутствуя иногда на его вечерних молитвах, бывал растроган теми горячими молитвами, которые он возносил к престолу Всевышнего о любимой им тете Бэби[48] и всей царской семье.

Скромным семейным праздником отпраздновали мы наступление Нового года. Как далеки мы были тогда от мысли, что, выпивая первый бокал вина за здравие дорогих нам их величеств, нам придется в этом году перенести столько горя и разочарований…

Во второй половине января, когда я деятельно готовился к отъезду, подбирая себе соответствующий туалет в виде простого и весьма потрепанного солдатского обмундирования, из Киева нам сообщили о борьбе украинских войск с войсками какого-то, дотоле неведомого, большевистского полковника Григорьева. Киев подвергся форменной осаде… Кроме того, пошли слухи, что создается повсеместно «вiльное казачество», что-то вроде отрядов гражданской обороны, и что этими формированиями руководит генерал Скоропадский, бывший мой бригадный командир и начальник дивизии.

В двадцатых числах приехал неожиданно в имение денщик ротмистра Н., который с маршевым эскадроном ушел в ноябре на присоединение к полку в Херсон. Он рассказал мне, что мой родной и любимый Крымский полк подвергся в ночь на 1 января в Симферополе полному разгрому со стороны севастопольских матросов, учинивших над офицерами и солдатами кровавую расправу. Оказывается, что полк в составе шести кадровых эскадронов, стрелкового эскадрона, пулеметной команды и пришедших из Новогеоргиевска трех маршевых эскадронов в начале декабря походным порядком в блестящем виде пришел в Крым, где к тому времени образовалось правое Национальное правительство, поставившее себе целью создать национальные войска явно антибольшевистского направления. Этим молодым формированиям вскоре пришлось столкнуться с севастопольскими матросами и рабочей Красной гвардией. Наскоро сколоченная пехота серьезных боев не выдержала, и всю тяжесть принял на себя мой полк. Его неравная борьба с превышающим его во много раз противником окончилась катастрофой. Полк потерял больше половины своего наличного состава офицеров и солдат, и остатки его рассеялись по горам и бежали из Крыма. В бою погиб и мой сводный брат, ротмистр Думбадзе. Погибли мученической смертью полковники Алтунджи, Биарсланов, ротмистр Губарев, барон Медем, поручик Добровольский и ряд других моих друзей и приятелей. Ротмистру Н. с трудом удалось бежать.

Это известие о трагической гибели моего сводного брата и любимого полка как гром поразило меня. Скверно для меня начинался новый год!

23 января Кременчуг после короткого боя с местными большевиками был занят частями пехотного полка, в мирное время стоявшего в Кременчуге, теперь украинизировавшегося и в большом порядке вернувшегося с фронта.

В то время у нас гостили два члена Одесской организации, приехавшие оттуда для связи с нами. Мы решили сделать разведку и побывали в Кременчуге. Мы застали город в повышенном и радостном настроении, формировалось местное «вiльное казачество». Молодежь, реалисты, гимназисты и, кроме того, вообще штатское население, равно как и находившиеся в Кременчуге офицеры, толпами шли к вербовочному пункту, где несколько гимназистов вели запись вступающих, а в соседнем помещении выдавались винтовки и патроны. Мы правильно учли, что путем записи в «вiльное казачество» мы сможем легко раздобыть оружие, которое нам сможет пригодиться, но не учли твердости занятого украинцами положения, что едва не стоило мне жизни.

Записавшись в «вiльное казачество», мы сумели четыре раза получить винтовки, а так как, кроме нас троих, записалось еще трое наших сотоварищей, то мы перетянули у украинцев 24 винтовки и патроны в количестве 3000 штук. Все добытое нами вооружение мы благополучно доставили в Белецковку, где оно и было спрятано.

Торжество украинцев в Кременчуге продолжалось недолго, всего три дня, после чего большевистские части тоже почти без боя заняли Кременчуг, а «вiльное казачество» без выстрела разбежалось. Через два дня после водворения в Кременчуге харьковских товарищей нас посетил красный конный отряд во главе с комиссаром Крюковского Совета, армянином по национальности, скрывшимся во время владычества украинцев из Крюкова и вернувшимся уже с красноармейцами. Внешне отряд был очень импозантен. Люди сидели на прекрасных конях, были отлично одеты, в черных папахах и в бурках на плечах.

Е.Л. Велецкая приняла этого комиссара, которого знала раньше, так как имела с ним дела по имению. Оказалось, что отряд приехал меня арестовать, так как имелся донос, указывающий на мою принадлежность к «вiльному казачеству».

Екатерина Леонидовна принимала этого субъекта в гостиной, а мы находились рядом в столовой и слышали каждое слово из происходящего разговора. Не могу сказать, чтобы я был в восторге от всего слышанного. Бежать было невозможно. Меня спасла огромная выдержка и хладнокровие Екатерины Леонидовны. Она сумела убедить комиссара точнее проверить донос, доказывая ему, что все сказанное в нем ложь, и умоляла его оставить меня, хотя