Оба были «люмпен-готического» вида: синие грубые татуировки, синие круги вокруг глаз, а может и синяки, и не только на лице… в белой майке — он, в чём-то кажущемся грязным — она, такие утомлённые тела бессонницы, заблудившиеся в подземелье кривых зеркал… жутковатые, как и сам… этот весь… зеркально-металлический бункер, ну да, в особенности когда он вот так пуст…

Возле них ещё стояла коляска, но Паша почему-то был уверен, что там находится что-нибудь неодушевлённое, какая-то утварь, скажем, пустые бутылки или полные наполовину… но обойдя коляску, он увидел, что там — под синей крышей «кибиточки» — сидит дитя.

Да-да, дитя. Сидело там и красило губы помадой… Пухлая блондинка, с хвостиком, какая-то большая — как Паше показалось — для такой коляски, года два уже, не меньше, если не три…

Дитя хитро подмигнуло Паше, улыбнулось и… снова стало краситься.

Паша хотел было сходить домой, взять камеру и вернуться…

Семёнов подарил ему один из своих аппаратов и не то чтобы заразил его этим зудом, нет, — он уже после отъезда фотографа сделал ну, может быть, два-три снимка.

Но вот да, иногда ему теперь казалось — может быть, и под влиянием того же Семёнова, — что предметы или людей специально кто-то так расположил и просто… ну, нечестно, что ли, их не снять, это будет штрейкбрейхерство по отношению… к бытию?.. неважно, к чему, но что тебе стоит, просто щёлкнуть, если это уже все готово — реди-мэйд, да…

Но как раз в такие моменты камеры у Паши с собой и не было.

Телефон же у него был не то чтобы допотопный — просто самый простой, Паша не любил навороченные телефоны.

Недавно он был на озере, в более тёплую погоду, чем сегодня, и был там такой момент, когда он так же, как только что… пожалел, что камера осталась на полке в пустой пыльной квартире.

С другой стороны, как бы он всё это собрал в одном кадре…

Делать «серии» — это уже было бы слишком, максимум, что Паша мог себе представить, это один-два кадра.

А на озере был небольшой мыс с высокими соснами, который «местные» называли «попугаев остров».

Но когда он в первый раз это увидел, он ещё название не подслушал и думал, что его «глючит», «…оптический обман…» — назвал он уже было это явление, вспомнив почему-то Хармса, ну да… когда увидел сидящего на ветке… не мужика, но очень большого «ару», жёлто-зелёного, а потом выше — второго — пурпурного с синими крыльями…

Но несколько раз открыв и закрыв глаза, Паша понял, что это не глюк.

А потом увидел и небольшого мужичка — который был не на ветке, но где-то рядом… стоял то есть под сосной, и его скорее можно было принять за их слугу, чем за хозяина… Попугаи с ним, похоже, не очень церемонились, редко, но властно покрикивали на него сверху, а руки, плечи, предплечья его… были покрыты сетью царапин.

Он катал их на лодке… Да, на резиновой лодке с моторчиком — очень быстро, оба попугая при этом возвышались над гладью воды… какая-то у них была там специальная жердь, и они, такие неподвижно-важные, высоко сидели — и так пронеслись мимо, когда Паша вынырнул посередине озера…

Похожие на муляжи, на чучела… «Фелисите-феличита… а мужик и впрямь выглядит этаким извозчиком, камердинером… и слугой, и господином…» — подумал Паша уже под водой — он снова нырнул…

Но поразила его — вызвала «фотографический спазм» то есть — картина, которую он увидел, когда ехал с озера.

Мужичок тоже ехал оттуда на велосипеде, в серых трениках и в майке, и оба попугая сидели у него на спине, слева и справа, по краям, вцепившись в лопатки, немного наклонно, и вниз — направо и налево, симметрично относительно его позвоночника, — торчали их длинные хвосты… и в первый момент, издалека, Паша… на самом деле подумал, что у велосипедиста выросли два крыла.

Если бы он не знал уже этого «херра унд кнехта», то есть не видел раньше всю эту троицу на «острове», то так бы и продолжал думать, наверное, — что встретил ангела-велосипедиста.

Потому что он, или они — все трое, — проскочили на красный свет, который только что включился…

Да они со своей цветовой гаммой и сами по себе были… как такой летучий светофор… семафор-серафим, ну да… а вот Паша притормозил, задумчиво глядя, как они исчезают под мостом: «…а может, и не просто серафим, а кто там был… в „Простой душе“ — Святой Дух?..» — подумал он…

При этом он слушал МР3… опасно ездить в наушниках, да, но иначе ему было не в кайф … Хотя это пора было прекращать, крутить под музыку педали, он это понимал — он замечал за собой с некоторых пор ещё и такое… то есть мало того, что он из-за музыки не слышал сигнальных гудков, — он ещё и сам теперь иногда сигналил вхолостую, звонил, ну да, как бы тик такой у него появился, тик-так… если музыка в наушниках его «забирала», Паша, ожидая зелёного света, начинал «подыгрывать», отбивая такт с помощью звонка на руле, который как бы превращался в «чарлик» ударной установки, и Паша отбивал на тарелочках ритм, пока не замечал, что оборачиваются передние велосипедисты, прохожие, водители… И когда мужичок, сросшийся с попугаями во что-то единое… и крылатое, исчез в темноте тоннеля, Паша тоже громко звякнул, да… раз, другой, третий — пока не заметил, что к нему поворачиваются головы…

Вот и мы с вами туда же — отвлеклись (кстати говоря, это у нас вообще самая необязательная глава, и не обязательно даже… не факт, то есть, что это — глава, во всяком случае, вполне можно сразу переходить к следующей), это всё было только лишь к тому, что сейчас у Паши мелькнул подобный соблазн: запечатлеть zwei Untote[50], сидящих в подземном бункере… загнанные, как лошади, родители-ямщики… с их зомби-ящиком на колёсиках, и это их «розмари-беби» в кибиточке… всё это несложно было бы собрать в одном кадре, и Паша подумал, что пошлёт фотку Семёнову, обратная связь, так сказать, привет, привет… Но из тоннеля выскочила электричка и произошло быстрое разрушение композиции: «синяки», как по команде, оказались на ногах, и, может быть, разве что… небольшой неадекват был ещё немного заметен по тому, как они чересчур поспешно, рывками, как будто это была срочная эвакуация (впрочем, кто знает, что им там снилось в этом бомбоубежище), стали завозить-заталкивать коляску в вагон, и Паша, хотя он и стоял рядом с дверцей, предпочёл немного пройти по перрону и сесть в другой вагон — как будто он уже не имел права видеть этих людей.

Шириных ещё не было, Комы и не предвиделось, а с другими гостями у Паши по-прежнему не было какого-то, скажем так… более чем «шапочного» уровня знакомства, хотя и это был теперь довольно высокий уровень для нашего социопата… Но в данный момент он вообще не был предрасположен к общению, он сам не знал, зачем сюда пришёл, и, немного покивав, поулыбавшись и «попожимав» руки, уже не помнил, кому он их пожал, как будто это была одна рука или даже кистевой эспандер… После чего он выскользнул из большой шумной комнаты в коридор, где увидел ещё одного такого же, как и он, неуверенного… как будто не только в том, что не пора уходить, но даже в том, что он вообще пришёл… и от этого, как бы застрявшего, гостя, который там топтался — в прихожей, в полутьме, в одиночестве, с бокалом, в котором у него там — на донышке, казалось, был сухой остаток … не только сухого вина, но и вообще всего на свете, ну да, всех этих кислых щей, профессор и писатель…