Власти, прибывшие на следующий день из Оруро, установили, что убитых немного. Меднокожие плакальщицы громко причитали над убитыми, молясь за них своему кечуанскому богу.

XIII

Богатая жила

Живет он в достатке, и все это приносят ему деньги, добываемые из горы.

Прошли годы. В Париже Омонте купил себе роскошный дворец маркиза Рокруа-Фассиньи на авеню Фош со всей обстановкой и утварью, кроме полотенец, простыней и салфеток, поскольку на них должны были красоваться его собственные инициалы. На посуде тоже появились новые монограммы, а гравировщик повторил их на ложках, ножах и вилках.

От министра иностранных дел нового правительства Омонте получил следующее письмо:

«Ваши добрые друзья, к каковым причисляют себя сеньор президент и Ваш покорный слуга, помнят о Вашем неоценимом вкладе в дело освободительной революции, равно как государственный совет высоко ценит услуги, оказанные Вами на посту посла в Бельгии. Теперь-мы просим Вас соблаговолить принять по совместительству пост полномочного посла при правительствах Франции и Испании и выражаем надежду, что, как истинный патриот, Вы примете эти должности ad honores[43], учитывая, что государственная казна…»

Омонте принял это предложение с оговоркой, что все экспедиционные расходы правительство Боливии возьмет на себя. Он был принят на Кэ д’Орсе[44]. Его сопровождал секретарь посольства, бельгиец, который сошел за чистокровного боливийца. Вскоре Омонте устроил у себя во дворце прием. Лакеи в париках и коротких штанах выстроились вдоль лестницы, начиная от самого входа, украшенного львами, до верхнего этажа. Мимо них прошла пестрая толпа гостей: южноамериканские дипломаты, два графа-итальянца, французские банкиры и даже английский лорд — компаньон хозяина по «Юниверсал тин» на Малайских островах. Впрочем, он был на приеме совсем недолго. Пела знаменитая испанская певица Челито в сопровождении франко-аргентинского оркестра.

Прошел месяц. Омонте собирался поехать в Мадрид, но случилась неприятность, в результате которой он сделался мишенью для журналистов и всю последующую жизнь должен был испытывать от этого неудобство.

Во время своего пребывания в Лондоне он нанял слугу, которому платил в фунтах. Когда франк упал в цене, Омонте решил, что при пересчете фунтов на франки сумма жалованья получается непомерно большой, и попытался уменьшить плату. Слуга запротестовал и был уволен, но тут же подал в суд. Миллионер воспользовался правом дипломатической неприкосновенности и отказался вступить в прямой контакт с британской фемидой.

Омонте задыхался от возмущения, колотил кулаком по столу, кровь бросилась ему в голову, краска заливала лицо, усеивая щеки сетью склеротических жилок:

— Нет, сеньоры! Я не позволю себя обкрадывать! Они думают, что если я Омонте, так я могу… я должен…

Лондонский слуга тяжбу проиграл, но передал материал одной желтой газетенке. Однако ее владелец оказался сговорчивым. За двадцать тысяч франков он замял дело.

Омонте отправился в Мадрид, где «сменил кожу», напялив на себя мундир дипломата, сшитый в Париже в салоне Роан.

Проходя по залам королевского дворца, чтобы предстать перед его величеством, он оглядывал себя в зеркала и чувствовал, как колотится его сердце — сердце метиса, — готовое от испуга вырваться из груди своего владельца, облаченного в мундир и нацепившего короткую шпагу.

Лакеи и статуи смотрели на него отсутствующим взглядом, и вместе с тем казалось, что они знают о нем нечто забавное и ужасное. Сердце Омонте бешено колотилось, будто он только что совершил кражу.

Когда посол предстал перед королем, его охватило беспокойное чувство, что вдруг здесь, в зале, появится какая-то неведомая сила, сбросит с него одежды и выставит нагишом на посмешище лакеям и статуям.

И тут он услышал голос короля Альфонса:

— Омонте — это испанское имя, одно из самых старинных. Я много о вас слышал.

Ему вдруг захотелось обнять короля и пролить благодарную слезу на его плечо.

В Мадриде он приобрел-дворец в классическом стиле» украсив его бутафорскими гербами со своей монограммой. В зале приказал повесить портреты — свой и женин, — написанные Гарсиа Рамосом.

На одном портрете художник изобразил мощную фигуру миллионера, затянутую в мундир дипломата; грудь, украшенная орденами — многие появились по воле самого художника, — напоминала витрину морского музея, на которой выставлены отливающие перламутром ракообразные существа, сверкающие всеми цветами радуги, морские звезды, пауки-крестовики на шелковых и муаровых лентах, вцепившиеся своими красными, голубыми или серебристыми эмалевыми лапами в паутину, сотканную из бриллиантов и топазов. Другой портрет изображал на золотисто-коричневом фоне донью Антонию в лиловом муаровом платье, с диадемой из бриллиантов и с ослепительно сверкающим кольцом.

Омонте чувствовал себя довольно свободно в Мадриде, хотя бы уже потому, что все здесь говорили по-испански. Правда, он страдал оттого, что должен был отказаться от некоторых своих привычек, примениться к неустойчивой мужской моде, но характер его все же был таков, что, сменив однажды модель, он цепко за нее держался до тех пор, пока резкий поворот во вкусах не приводил к новому стилю.

Хоть ему и не хотелось, все же длинные усы пришлось укоротить. Зато он не изменил своей привычке носить пиджак, жилеты из светлой замши, еще более светлые перчатки и гамаши и трость с золотым набалдашником, удивительно похожим на его собственную голову, словно вылепленную из красной глины, покрытую жесткой щетиной, которую не мог укротить ни один парикмахер Европы. Неукротим был и его дурной характер, от которого сильно страдали подчиненные, не исключая и атташе посольства Мамерто Гутьерреса-и-Гутьерреса, известного в литературных кругах под псевдонимом Сабастито. Правительство Боливии в специальном послании просило Омонте включить в штат посольства этого молодого франта, внешность которого и литературные таланты не были по достоинству оценены на родине, вследствие чего он вынужден был искать счастья на дипломатическом поприще либо в выгодном браке, разумеется, при содействии сеньора Омонте.

Новоиспеченный литератор и дипломат был зачислен в штат посольства и должен был примириться с частыми напоминаниями о том, что сеньор Омонте платит ему жалованье из своего кармана. Обязанности его были несложными: промокнуть подпись Омонте, сделать вырезки из газет, выполнить какие-нибудь поручения доньи Антонии.

— Мамертито, — скажет она, бывало, — я желаю, чтобы вы лично отнесли это письмо на почту. Только быстренько…

Юный атташе шел выполнять поручение, а по возвращении начиналось.

— Ваше превосходительство…

— Где вы запропастились? Битый час ищу экземпляр лапасской газеты.

— Ваше превосходительство, сеньора ваша супруга приказала мне…

— Как это приказала?