— Это ясно, что он имел в виду себя, правда? — спросила Буба, когда панн Анна закончила читать и нерешительным движением закрыла книгу.

— Возможно, — тихо ответила пани Анна.

— Поэтому между пани Щедронь и им… как это по-латыни… raturasednon[4]… не помню, как-то не усваивается!..

Она не могла удержаться, чтобы не рассмеяться во весь голос, а пани Анна тоже улыбалась, но как-то вымученно.

— А может быть, дорогая пани Анна, вы осуждаете меня, что я занимаюсь такими неприличными вещами? — спохватилась Буба и надела маску скромницы.

— Нет, ну что вы…

— Потому что я не… Это просто случайность. Но этот Дзевановский! Надо же, невезение какое! Вы могли предположить что-нибудь подобное?

— Конечно же, нет, — как бы недовольно отвечала пани Анна.

— Но правда, это забавно?

— Не думаю… чтобы чье-то несчастье или увечье могло заслуживать такого определения. А кроме того, мне кажется сомнительным, что пан Дзевановский сам делал эти заметки. Он дает книги многим.

— Я думаю, что никто в чужой книге не распорядился бы таким образом!

Пани Лещева как-то нетерпеливо пожала плечами.

— Дорогая пани Буба, у многих людей нет достаточного уважения к вещам самым ценным, таким как, например, к чужим интимным делам.

Буба смутилась. Она действительно поступила нехорошо. То, что она коснулась всей истории с Дзевановским, было не ее виной, но ей следовало оставить все свои предположения при себе. Урок, полученный от пани Лещевой, был совершенно заслуженным и испортил Бубе настроение на несколько часов. Вдобавок обнаружилась серьезная ошибка, которую она допустила при оформлении большой экскурсии в Ченстохову: подала цифру участников на сорок человек больше фактической, в результате чего было заказано ненужное количество мест в гостиницах. Это дошло до Минза, и Бубу вызвали для объяснений. Оказалось, что «Мундус» понес потери в несколько сотен злотых, и Минз был страшно рассержен. Но самая большая неприятность произошла перед закрытием бюро и как раз в присутствии Таньского. Пришла посетительница в шубе точь-в-точь, как у Бубы. Она просто глазам своим не могла поверить. В фирме «Леопольд Сафирштеин», когда она покупала свою, ее уверяли, что это образец и другой такой на всем свете не будет. К несчастью, Буба уже собиралась выходить, и они стояли друг против друга как близнецы. Она бы расплакалась, если бы не то, что посетительница была значительно полнее и выглядела несравненно хуже. Во всяком случае, выходя, она была не в настроении и заявила Таньскому, что передумала и пойдет одна. И действительно пошла бы одна, если бы Таньский, слава Богу, не был упрямым.

Он знал о ее разговоре с Минзом и старался ее развеселить.

— Директор на самом деле немного жесткий по отношению к подчиненным, — говорил он, — но вы не переживайте.

— Надоело мне и это бюро, и Минз, и эти глупые экскурсии, и все, — выпалила Буба.

— А почему вы действительно работаете? — спросил он серьезно.

— А я знаю? — пожала она плечами, но тотчас же собралась и отреагировала: «Вы, может быть, тоже заперли бы всех женщин дома? Работаю, потому что каждый человек должен работать, вот и все».

— В бюро?

— Где-нибудь.

— Так, значит, и дома?

Буба вдруг остановилась:

— Знаете, с меня уже хватит подобных нелепых мнений! Я хочу идти одна. Я сегодня раздражена, и у меня нет ни малейшего желания выслушивать дерзости.

Он ничего не ответил, только присматривался к ней своими красивым глазами.

— Как вам не стыдно! — добавила она уже значительно мягче. — Ну, пойдемте! Не прикажете же вы мне стоять тут целый час на улице!

Какое-то время они шли молча.

— Очень забавным спутником вас не назовешь, — сказала она с колкостью.

— Почему вы работаете? — откликнулся он с невозмутимым спокойствием.

— Потому что хочу, а вам кажется, что я должна сидеть дома и читать повести для подрастающей молодежи! А я вот работаю и читаю Фрейда. Просто не перестаю удивляться, насколько закостенелые эти мужчины.

— И вам нравится Фрейд?

— Как это, нравится ли? Прекрасное отношение к науке! Нравится! Что за дикое определение!

— Почему дикое?

— Ну, потому что можно соглашаться с какой-нибудь научной теорией или не соглашаться, но при чем тут «нравится»?

— При всем. Поверьте мне, что вначале нравится или нет, а потом вы разделяете это мнение или нет.

— Это, возможно, у мужчин.

— У мужчин то же самое или они стараются замаскироваться даже перед самим собой. Так как же с Фрейдом?

— Вы, наверное, не признаете его совсем? — осторожно бросила Буба.

— Наоборот. Полагаю, что в психиатрии его теория может быть полезной. Зато в качестве урока для широких слоев интеллигенции должна быть вредной.

— О! Не стесняйтесь, добавьте какую-нибудь возвышенную фразу о деморализации.

— Вы ошибаетесь. Здесь идет речь не о деморализации, а лишь об умственном хаосе. Большинство нашей интеллигенции не имеет природной подготовки и основательных философских знаний. Поэтому такие люди не располагают ни материалом, ни способностью оперировать этим материалом, в результате чего обречены на безуспешное восприятие утверждений и научных аргументов. А что еще хуже, в естественном стремлении к упрощению понятий они очень быстро вырабатывают себе невыносимо примитивное мировоззрение, обобщающее исключительно болезненные проявления, и принимают эти проявления как образец всех человеческих проблем в убежденности, что это прогресс и что он имеет научный взгляд на жизнь. Популяризация Фрейда кажется мне особенно вредной еще и потому, что она способствует распространению понятий, выводящих все человеческие отношения из эротических импульсов. Пол и его действия распространяются на все, вплоть до границ комичного. Я знал одну даму в зрелом возрасте, которая писала стихи и красила красным цветом ногти. Так вот она убеждала меня, что пробуждение всяких действий и мыслей — это не что иное, как половой инстинкт. Честь, моральные критерии, любовь к музыке, перелет через Атлантику, теория относительности, повышение дисконта, вязание чулок на спицах, шлем соперника, оккупация Манджурии, бином Ньютона, снижение цен на нефть, автоматические запонки, система Тейлора и битва под Верденом — все это результаты действия полового инстинкта. Как это трогательно: например, девяностолетний Мидленокс слепнет над микроскопом, наблюдая osmos в клетках глубинных растений, подталкиваемый желанием пола! Сцевола, конечно, мазохист, а Магомет потому установил многоженство, что сам был сатиром. Разумеется, та пани, которая пишет стихи, — крайний пример, но уверяю вас, панна Буба, что миллионы женщин под влиянием научных трудов дошли до таких же комичных выводов. И поэтому, когда я увидел у вас Фрейда, мне стало грустно, так как мне не хотелось зачислять вас в число этих миллионов.