– Я думала, что ты собираешься увезти меня, – сказала она, когда он распахнул входную дверь в Бато-Лавуар.

– Мы уедем завтра утром, – с улыбкой отозвался Пикассо.

Ева продолжала сжимать букет цветов и почувствовала, что краснеет. Она видела лукавые огоньки в его глазах, но ничего не сказала, когда он вел ее внутрь. Она знала, что еще неопытна в мирских делах, хотя они уже были любовниками, и надеялась, что он не устанет от нее, прежде чем она научится доставлять ему настоящее удовольствие.

Ева сознавала, что лишь отдаленно представляет себе всю силу его желаний. Но она уже доказала себе, как быстро может учиться, когда хочет чего-то добиться в жизни.

Как только они вошли в студию, Пикассо закрыл дверь и с силой привлек ее к себе. Она услышала свой сдавленный вздох, и букет цветов упал на пол. Ее глаза инстинктивно закрылись, когда она ощутила его дыхание, а потом и его губы, прикоснувшиеся к мочке ее уха. Опытные руки Пикассо скользнули по ее телу вверх и вниз, оглаживая все изгибы. Потом он обхватил обе ее руки своей рукой, поднял их над головой, прижал ее спиной к двери и сам прижался к ней.

– Dios mio, eres hermosa… que te quiero[55], – прошептал он ей на ухо.

Когда они разделись, он двинулся через комнату с величавой непринужденностью, от которой у Евы возникло желание смотреть и смотреть на него. Она моргнула от удивления, когда увидела свое желтое кимоно, аккуратно сложенное на железной кровати в алькове. Оказавшись в плену собственного возбуждения, Ева с трудом понимала, что происходит, когда Пикассо взял кимоно и направился обратно. Она по-прежнему стояла у двери, подняв руки над головой.

– Но как…

Он прижал палец к ее губам, а потом заменил его своими губами – раскрытыми, теплыми и требовательными.

– Надень его для меня, милая Ева. Только для меня.

Осознание того, что он видел ее в этом кимоно на сцене «Мулен Руж» и нашел его достаточно соблазнительным, чтобы каким-то образом доставить сюда из пансиона, было необыкновенно прекрасным и волнующим. Еве хотелось продлить это мгновение и насладиться всеми его нюансами. Как и раньше, он снова показался ей великим шаманом, извлекающим магию из ее существа, особенно из ее сердца.

Пикассо продел ее руки в рукава, но держал кимоно раскрытым, когда прижался к ней обнаженным телом. Сначала он нежно целовал ее губы, щеки, шею, но поцелуи быстро становились все более жадными, и Ева затрепетала.

– Ты для меня все, – прошептал он ей на ухо. – А я хочу быть твоим мужчиной.

Он уложил Еву на кровать и опустился на колени между ее ногами.

– На этот раз ты не должна закрывать глаза. Наблюдай за тем, что происходит между нами, вместе со мной.

Ева подчинилась, когда он сначала провел пальцами от ее шеи до пупка, а потом мягким движением закинул ее руки за голову. Мириады ощущений затопили ее, когда Пикассо наконец вошел в нее. Она обхватила ногами его бедра, инстинктивно желая привлечь его как можно ближе к себе, но понимая при этом, что для нее никогда это не будет достаточно близко. Она чувствовала, как ее тело движется над гладким шелковым кимоно, пока они занимались любовью, а потом забыла обо всем.

Его дыхание было хриплым, он снова и снова шептал:

– Te quiero, te quiero…

Когда Ева проснулась в его объятиях, они были окутаны жемчужно-серым утренним сиянием и лежали под прохладной шелковой тканью. Она пересчитала веснушки на его переносице, прикоснулась к завиткам черных волос на груди и отогнала прочь гнетущие сомнения, которые испытывала перед сегодняшней ночью, наслаждаясь тем, что теперь она была единственной женщиной Пикассо.

Тем не менее она понимала, что нельзя совершенно терять бдительность. Пикассо славился своей неверностью.

Но может ли он изменить ей теперь, когда они наконец вместе?

Ева встала с кровати и накрыла Пикассо яблочно-зеленым одеялом. Наклонившись, она легко поцеловала его в лоб, а потом набросила кимоно и подошла к окну. Было так приятно вернуть материнское кимоно из «Мулен Руж» и снова обрести эту частицу семейного наследия, которая теперь имела собственную историю! Ева посмотрела на красные шелковые манжеты, которые сама пришила, гордясь своей находчивостью. Она понимала, что в предстоящие дни ей понадобится гораздо большая изобретательность. Но перспектива новых приключений более волновала, чем пугала ее.

Потом Ева подумала о родителях, и ей захотелось рассказать им о том, что они с Пикассо уезжают на лето из Парижа. Несмотря на желание освободиться от их опеки, зрелость научила ее уважению. Теперь она понимала их непреклонную решимость обеспечить ей нормальную жизнь. Она была их дочерью в полном смысле этого слова.

– Какие мысли бродят в твоей голове?

Ева повернулась к Пикассо.

– Dios, от тебя дух захватывает, – сказал он, когда кимоно заблестело в лучах утреннего солнца.

Он вскочил с кровати и направился в другой конец студии.

– Мне нужно сфотографировать тебя прямо сейчас, чтобы запечатлеть твою красоту.

– Сфотографировать?

– Да, у меня есть камера. Это моя любимая вещь, если не считать кистей для живописи.

Он подошел к ней с коробкой, обитой светлой кожей, с черной гармошкой, латунным объективом в центре и кожаной ручкой сверху. Ева до сих пор не видела таких аппаратов. Этот выглядел дорогим, элегантным и определенно современным. Она невольно почувствовала себя польщенной.

Пикассо поцеловал ее в щеку и подмигнул.

– Mа́s vale tarde que nunca[56], ma jolie Ева, – сказал он, смешивая два языка.

– Меня еще никогда не фотографировали.

– Значит, теперь все изменится. Я собираюсь хранить эту фотографию до конца своих дней, – он посмотрел в видоискатель. – Ты не представляешь, как я мечтал увидеть тебя в этом кимоно, которое Мистангет носила на сцене… когда узнал, что оно принадлежало тебе. А потом, в тот вечер, когда ты вышла на сцену в роли гейши – Dios mio, como me queria que…[57]

Ей нравилось, как он неизменно обращался к испанскому, когда французского не хватало для выражения его чувств.

– Сейчас у окна слишком светло. Лучше встань у двери; в сочетании с тенями это будет похоже на картину, – она слышала нотки творческого волнения в его голосе, поэтому с готовностью подчинилась. – А теперь подними руку к подбородку, как будто ты размышляешь о каком-то важном решении.

– Ах, но оно уже было принято за меня, – она тихо засмеялась в надежде, что он поймет намек на их общее будущее.