вспышкой гнева. На его побагровевшее лицо, выпученные глаза. Потом, столь же неожиданно, выражение лица Патрика меняется на привычное.

— Прости, — говорит он, переводит дыхание и тянется ко мне. Касается моей руки, я отдергиваюсь. — Хлоя, прости меня. Но, пожалуйста, не нужно меня отталкивать. Я хочу тебе помочь.

Я продолжаю смотреть на него, на его изменившееся за какие-то секунды лицо. На брови, сдвинутые вместе заботой, на глубокие блестящие складки на лбу. И роняю руки в знак того, что сдаюсь. Я не хочу, чтобы Патрик там оказался. Не хочу видеть его в одной комнате с мамой — беззащитной, умирающей, — но сил спорить у меня нет. И времени тоже.

— Хорошо, — говорю я, — но ехать тебе придется быстро.

Машину Купера я узнаю, как только мы въезжаем на парковку; Патрик еще даже передачу выключить не успел, а я уже выскакиваю из машины и несусь сквозь автоматические двери. За спиной слышу, как скрипят по полу кроссовки Патрика; он пытается меня догнать, но я его не дожидаюсь. Сразу сворачиваю в коридор направо, бегу мимо потрескавшихся дверей, за которыми слышится негромкое бормотание телевизоров, радио и разговаривающих сами с собой пациентов. Первый, кого я вижу, оказавшись в комнате мамы, — сидящий у кровати брат.

— Куп! — Я подбегаю к нему и, осев на кровать, позволяю заключить себя в объятия. — Как она?

Смотрю на маму. Глаза ее закрыты; худенькое тело кажется еще тоньше, словно она потеряла за неделю с десяток фунтов. Запястья будто вот-вот переломятся, щеки — две впадины, затянутые белой, как салфетка, кожей.

— Вы, надо полагать, Хлоя?

Голос звучит из угла комнаты, и я подскакиваю на месте. Врача в белом халате я не заметила; он стоит, уперев в бедро медицинскую карту.

— Меня зовут доктор Гленн, я — один из дежурных врачей в «Риверсайде». С Купером я сегодня утром разговаривал по телефону, но с вами мы, кажется, еще не знакомы.

— Нет, — соглашаюсь я, даже не пытаясь встать. Оборачиваюсь на маму, смотрю, как легонько поднимается и опускается ее грудь. — Когда это случилось?

— Все началось около недели назад.

— Недели? И мы только сейчас об этом узнаем?

Нас отвлекает раздавшийся из коридора шум: это Патрик, он задел плечом косяк. По лбу у него бежит струйка пота, он утирает ее тыльной стороной ладони.

— А этот что здесь делает? — Купер пытается встать, но я кладу руку ему на бедро.

— Пускай. Не сейчас.

— В принципе мы неплохо подготовлены, чтобы справляться с подобными ситуациями; как вы и сами понимаете, в случае пожилых пациентов они не редкость, — продолжает врач, его глаза бегают между нами и Патриком. — Но если это будет продолжаться и дальше, нам придется перевезти ее в больницу Батон-Ружа.

— А в чем причина, как вы полагаете?

— Физически она вполне здорова. Никакой болезни, способной вызвать отвращение к пище, мы не наблюдаем. Иными словами, ответ нам неизвестен — и за все годы, что она провела у нас, ничего подобного не случалось.

Я снова смотрю на маму, на дряблую кожу ее шеи, на торчащие, подобно барабанным палочкам, ключицы.

— Можно подумать, что она попросту проснулась однажды утром и решила, что ей пора.

Я смотрю на Купера в надежде на какой-то ответ. Всю мою жизнь мне каким-то образом удавалось найти то, что я ищу, в выражении его лица. В том, как его губа неприметно дергается, когда он пытается скрыть улыбку, в том, как на щеке появляется ямочка, если он прикусил ее изнутри и задумался. Насколько я помню, мой ищущий взгляд лишь однажды встретился с совершенно отсутствующим выражением его лица; один-единственный раз, когда я обернулась к Куперу и с ужасом тонущего поняла, что помочь не может даже он — и никто не может. Мы сидели в гостиной на полу, ноги крендельком. В глазах у нас отражалось сияние телеэкрана, а мы слушали, как отец рассказывает про мрак, кандалы у него на ногах позвякивают, а на тетради перед ним — пятно от беглой слезинки.

Теперь я вновь это вижу. Глаза Купера не встречаются с моими, он смотрит прямо перед собой. Вгрызается взглядом во взгляд Патрика; оба напряглись, словно деревяшки.

— Конечно, спросить у вашей матери мы не можем, — продолжает доктор Гленн, совершенно не чувствуя повисшее в воздухе напряжение. — Но надеемся, что, раз уж вы здесь, может, вам что-то удастся…

— Разумеется, — говорю я, отлепляю глаза от Купера и снова смотрю вниз, на маму. Беру ее за руку, кладу ладонь на свою. Сперва — ничего, однако потом я ощущаю легкое постукивание; ее пальцы, касающиеся чувствительной кожи у меня на запястье, чуть шевелятся. Я смотрю на них, пытаясь проследить мельчайшие движения. Глаза мамы по-прежнему закрыты, но пальцы — они шевелятся.

Перевожу взгляд на Купера, на Патрика, на доктора Гленна. Похоже, никто из них ничего не замечает.

— Могу я ненадолго побыть с ней наедине? — спрашиваю я, чувствуя, как усилившийся пульс отдается в шее. Мои ладони делаются скользкими от пота, но я не хочу выпускать мамину руку. — Пожалуйста.

Доктор Гленн кивает, молча шагает мимо кровати и выходит из комнаты.

— И вы тоже, — говорю я, переводя взгляд с Патрика на Купера. — Оба.

— Хлоя… — начинает Купер.

Я трясу головой:

— Пожалуйста. Всего на пару минут. Я хочу… ну, попробовать на всякий случай.

— Конечно. — Он чуть кивает, накрывает мою руку своей и чуть сжимает ее. — Как скажешь.

Потом встает, протискивается мимо Патрика и, не говоря ни слова, выходит в коридор.

Я остаюсь с мамой одна, и в памяти одна за другой всплывают подробности нашей последней встречи. Как я рассказывала ей о пропавших девочках, о сходстве с прошлым. О дежавю. Если доктор Гленн не ошибается со временем, примерно тогда она и перестала есть.

«Вообще, не знаю, из-за чего я так беспокоюсь, — сказала я тогда. — Отец в тюрьме. И никакого отношения к этому не имеет».

Движения ее пальцев, такие лихорадочные, перед тем, как я выбежала из комнаты, прервав визит. Я никогда не говорила ни Куперу, ни Патрику — никому о том, как, по моему мнению, мама может общаться — легкие шевеления пальцами, постукивание означает «да, я тебя слышу», — поскольку, если честно, и сама в это толком не верила. Но, может статься, и напрасно…

— Мама, — шепчу я, с испугом и в то же время глупо себя чувствуя, — ты меня слышишь?

Тук.

Я смотрю на ее пальцы. Они шевельнулись, я уверена.

— Это все из-за нашего с тобой разговора в последний раз?

Тук. Тук.

Я выдыхаю, перевожу глаза от