— Ты что-то знаешь про убитых девочек?

Тук, тук, тук. Тук, тук.

Оторвав взгляд от коридора, я снова смотрю на свою руку, на то, как пальцы мамы у меня на ладони лихорадочно дергаются. Это не может быть совпадением, оно просто обязано что-то означать. Потом я поднимаю взгляд выше, к маминому лицу, — и все мое тело отдергивается назад. Выброс страха и адреналина заставляет меня вырвать у нее свою ладонь, чтобы в изумлении прикрыть ею собственный рот.

Глаза мамы открыты, она смотрит прямо на меня.

Глава 30

Мы с Патриком снова в машине. Оба молчим; слышен лишь негромкий шелест ветра — он врывается внутрь через открытые окна. Мне сейчас так нужен свежий воздух… Я никак не перестану думать о маме, о только что состоявшемся у нее в комнате разговоре.

— …Может, по буквам получится? — сумела выговорить я, глядя в ее широко открытые, мокрые глаза. На ресницах, словно капли росы на траве, подрагивали слезинки. Я снова взглянула на ее шевелящиеся у меня на ладони пальцы. — Обожди минуточку.

Пройдя обратно вдоль коридора, я высунула голову в вестибюль. Патрик и Купер молча сидели там одеревенелыми спинами ко мне, между ними оставалось несколько свободных стульев. Я тихонько пересекла вестибюль и направилась к общему холлу, где принялась копаться на столе, заваленном старыми, пахнущими молью книгами с коричневыми пятнами на страницах. Отодвинула в сторону стопку дисков с фильмами — пожертвований, которые никто уже не хотел смотреть, — и добралась наконец до настольных игр. Потом поспешила обратно в комнату к маме, где вытащила из кармана небольшой бархатный мешочек. Фишки с буквами для игры в «Скрэббл».

— Ну, хорошо, — сказала я и, ощущая себя немного глупо, высыпала фишки на одеяло и принялась их переворачивать, пока не набрала полный алфавит буквами кверху. Мне совершенно не верилось, что из этого что-то выйдет, но попробовать стоило. — Я буду показывать на буквы. Начнем с простого. «Д» означает «да», «Н» — «нет». Когда я покажу на нужную букву, постучи пальцем.

Я окинула взглядом ряд букв на маминой кровати. Перспектива впервые за двадцать лет по-настоящему с ней поговорить одновременно возбуждала меня и пугала. Потом я набрала в грудь побольше воздуха — и разговор начался.

— Ты понимаешь, как все должно работать?

Я указала пальцем на «Н» — никакой реакции. Потом на «Д».

Тук.

Я вздохнула, сердце заколотилось быстрей. Все эти годы мама была в сознании. Она все понимала. Слышала, что я говорю. Просто мне было не до того, чтобы дать ей возможность ответить.

— Ты что-то знаешь про убитых девочек?

«Н» — ничего, «Д» — тук.

— Эти убийства как-то связаны с Бро-Бриджем?

«Н» — ничего, «Д» — тук.

Я остановилась и задумалась над следующим вопросом. Времени, как я понимала, у нас было немного — скоро сюда вернется Купер, или Патрик, или доктор Гленн, а мне не хотелось, чтобы меня застали за этим занятием. Посмотрев на фишки еще раз, я задала последний вопрос:

— Как мне это доказать?

Я начала с буквы «А», показав пальцем на фишку в левом верхнем углу. Ничего. Я перешла к «Б» и дальше по алфавиту. Наконец, когда я добралась до «П», ее пальцы шевельнулись.

— «П»?

Тук.

— Хорошо, значит, первая буква «П».

Я опять вернулась к началу — «А».

Тук.

Сердце у меня в груди подпрыгнуло.

— «П»-«А»?

Тук.

Мама пыталась произнести «Патрик». Я медленно выдохнула через поджатые губы, пытаясь сохранять спокойствие. Подняла руку, указала на «Т», уставилась на ее пальцы — но тут из коридора раздался шум.

— Хлоя? — Я слышала, что Купер уже совсем рядом, в каких-то нескольких шагах от открытой двери. — Хлоя, как ты там?

Ладонью я смела фишки с покрывала, зажала их в кулаке и обернулась к Куперу, уже стоявшему в дверях.

— Просто хотел убедиться, что все в порядке, — сказал брат, переводя взгляд с меня на маму. Его губ коснулась улыбка, он подошел к нам и присел на кровать. — Она у тебя глаза открыла?

— Да, — ответила я ему; вспотевшие фишки у меня в кулаке скользили одна об другую. — Да, открыла.

…Патрик включает поворотник, мы съезжаем на гравийную дорожку, по стеклам начинают барабанить мелкие камушки, так что он закрывает окна. Я медленно поднимаю голову, пробуждаясь от воспоминаний, и обнаруживаю, что не понимаю, где мы оказались.

— Где это мы? — спрашиваю я. Машина петляет сейчас по каким-то пыльным грунтовкам; я не знаю, как долго мы ехали, но это точно не дорога домой.

— Уже почти приехали. — Патрик улыбается мне.

— Куда приехали?

— Увидишь.

Я вдруг чувствую приступ клаустрофобии. Выкрутив ручку кондиционера до упора вправо, подставляю голову под струю холодного воздуха.

— Патрик, мне нужно домой.

— Нет, — возражает он. — Нет, Хлоя, я не могу тебе позволить сейчас валяться дома и жалеть саму себя. Я сказал тебе, что у нас имеются планы, вот и давай их исполнять.

Я глубоко вздыхаю, отворачиваюсь к окну, смотрю, как мимо проносятся деревья — мы все дальше углубляемся в лес. Думаю про маму, пытавшуюся произнести по буквам имя Патрика. Почему? Откуда она вообще знает, кто он такой, если они даже не встречались? Беспокойство, которое я испытывала утром, стремительно возвращается. Я смотрю на свой телефон, на единственную полоску, которая то появляется, то исчезает, пока тот пытается поймать сигнал. Такие вот дела — я невесть где, в машине с человеком, который хранит дома цепочку мертвой девочки, и даже позвонить никуда не могу. Может быть, он видел вчера шкатулку у меня в руках; может, я ее спрятала не так быстро, как мне показалось? Нога нащупывает сумочку на полу, и я думаю про перцовый баллончик, который, как ему и положено, лежит в ней на самом дне. Хоть это у меня есть.

Не глупи, Хлоя. Он ничего тебе не сделает. Не тронет тебя.

По телу словно прокатывается ударная волна, когда я понимаю, что рассуждаю в точности как мама. Я сейчас и есть мама. Я — мама, сижу в кабинете шерифа Дули и придумываю оправдания для отца, невзирая на то, что гора доказательств стремительно растет. Глаза жжет, они наполняются слезами, уже готовыми вырваться на волю. Я быстро утираю их ладонью, стараясь, чтобы Патрик не заметил.

Думаю про маму, прикованную к кровати в «Риверсайде», где ее жизнь заключена внутри непрерывно сужающихся стен ее собственного тревожного разума. Теперь я ее понимаю. Понимаю ее тогдашний поступок. Я всегда считала, что она решила в