Именно в это время в одной из московских клиник девушка, не приходившая в сознание двое суток, разлепила черные ресницы и, окинув туманным взглядом облупившиеся стены, шевельнула растрескавшимися губами:

– Мама…

Частный кабинет Нины Риттер с пятью различными уровнями подсветки, дорогой мягкой мебелью, звуконепроницаемыми стенами и теплым бесшумным полом, насквозь пропитался удушливым амбре «Envy for men» от Гуччи. В каталоге новинок сей аромат значился как эротический, воспламеняющий страсть. Неизвестно, кого решил воспламенить низенький полненький господин с красным одутловатым лицом, затерявшийся в недрах огромного кресла, смутно белея носочками, – но Нина твердо уверилась, что отныне запах средства для чистки санузла будет возбуждать ее значительно сильнее.

На ее красивом лице отражались сочувствие и понимание.

– Меня замучили ночные кошмары… – стонал «эротический» господин. – Я совсем перестал спать. Уже дремлю на работе…

– Расскажите мне… – мягким тоном доброй нянюшки прожурчала Нина.

«Нервные издерганные мужчины всегда ищут заботливой защиты. Им нужна „мамочка“, которая утешит, успокоит, вытрет сопли… Которой можно довериться… Только неплохо, чтобы „мамочка“ была хороша собой… Кобели поганые…»

– Я здесь для того, чтобы помочь вам, стать вашим другом…

Задушевный диалог прервала «фраза» из Шуберта, которую вместо противного «др-рень» проигрывал сотовый эстетки Нины Максимовны. Она слегка нахмурилась, мысленно выругав себя за то, что позабыла его отключить на время приема. Но тотчас одарила «эротического» господина одой из самых чарующих улыбок:

– Прошу меня простить. Я на секундочку…

Пациент расплылся в ответ, решив, видимо, что Гуччи уже действует.

В соседней комнате, куда удалилась Нина, стены также были глухи, как в барокамере. Женщина быстро вытащила «Парламент», с наслаждением сделала затяжку, на одном дыхании выпалила вопрошающее: «Да?» в сотовую трубку.

– Нинуся, – раздался вкрадчивый мужской баритон, – примите мои несколько запоздалые, но вполне искренние соболезнования. Все же супруг, хоть и бывший… Пусть земля ему будет прахом, аминь, – добавил голос почти весело.

Красивое мрачное лицо Нины сделалось каменным.

– Послушай, – процедила она, не выпуская сигареты из сомкнутых губ, – мы так не договаривались. Зачем вы его убрали? Георгий был безобиден, как младенец.

– Дорогуша, – интонация на другом конце трубки постепенно становилась холодно-повелительной, – если бы у тебя были дети, ты бы знала: младенцы слишком громко и много кричат. К тому же мы тут совершенно ни при чем. Телевизор смотришь? Ограбление. Непростительная глупость в наше смутное время – не удосужиться обзавестись железой дверью… Так что заканчивай сантименты, приступай к работе. А то я начну думать, что ты стареешь… Король умер, да здравствует королева!

– Прекрати, ты знаешь, что я не выношу черного юмора, – резко сказала Нина. – Время должно пройти, пока страсти улягутся…

– Конечно, – согласился собеседник. – Мы же цивилизованные люди. Не какие-нибудь нехристи. Потерпим сорок дней… А ты не тяни, постепенно прикидывай, кто будет койки освобождать. Развели богадельню в таком великолепном месте. Просто подмосковная Швейцария. Там санаторий впору открыть. Да, кстати, и над новой вывеской подумай. А то «Психиатрическая клиника» как-то не то… Отпугивает. Сделай «Реабилитационный центр», что ли…

– От чего реабилитировать-то? – усмехнулась Нина.

Не иронизируй, дорогуша, – назидательно произнесла трубка. – Была бы клиника, а клиенты в наш век найдутся.

– А что насчет исследований? – сама того не ожидая, зачем-то спросила Нина.

– Каких исследований? Ах, те, твоего благоверного покойника? На хрена нам они теперь? Препарат получен. Бумажки в порядке. Производство запущено. Над остальным пусть дикий Запад мозги ломает. Им там делать больше нечего. А нам – железо ковать, пока не украли. Знаешь такую поговорку? Короче, сворачивай эти колбы-пробирки к едрене фене… Будет кто против, как считаешь?

– Разве, первый зам, Захаркин, – устало вымолвила Нина, глядя, как за оком-стеклопакетом бесшумно ползет по рельсам красненький трамвайчик. – Но он не станет выступать. Он собрался в Германию вместо Георгия.

– Значит, не герой? – вкрадчиво рассмеялась трубка. – А то могли бы наградить. Посмертно.

– Хватит, – отрезала Нина. – Дурацкая шутка.

– А это вовсе не шутка, – возразил невидимый баритон. – До скорого свидания, госпожа главврач. И не забывай, кто девушку танцует…

– Не учи отца е… – Зло бросила Нина, вынимая изо рта сигарету.

– А мне нравятся твои шутки… – скабрезно хохотнула трубка. – Привет!

Нина выключила телефон. Загасила наполовину выкуренную сигарету. На красивое ухоженное лицо легла тень задумчивости, постепенно сменившаяся запоздалой скорбью. Женщина у окна потерла увядающие щеки.

– Я не королева, – промолвила она, горестно усмехнувшись. – Я – заложница. И если Там все-таки что-то есть, то ты, дорогой Георгий, должно быть, злорадствуешь. Потому что можешь видеть то, чего не видит никто.

Она встряхнула головой, стараясь отогнать рой назойливых и неприятных мыслей, сглотнула застрявший в горле камушек и, оторвавшись от созерцания трамвайного перпетуум-мобиле, решительно распахнула дверь.

«Эротический колобок» сладко похрапывал в огромном кресле. Нина легонько, участливо коснулась его плеча. Он встрепенулся, протирая глаза кулачками.

– Что вам привиделось на сей раз?

В глазах милой докторши было столько заботы, доброго тепла…

– Не поверите, – разоткровенничался пациент, – рядом с вами я вижу только светлые сны…

– Но мы должны разобраться с остальными, деликатно напомнила Нина.

Личико мужчины в кресле сделалось похожим на физиономию шарпея.

– Они ужасные, просто кошмарные… – поведал он плаксиво. – И один все время повторяется… Декабрь. Перевыборы в Думу. Меня выселяют из моей депутатской квартиры. Отбирают автомобиль. Я возвращаюсь назад, в Урюпинск. Прихожу на свой завод, рабочие окружают меня и начинают требовать выплаты задолжностей по зарплате…

Два сосредоточенных могильщика с обветренными, выжженными южным солнцем лицами, опустили гроб в гулкую яму.

Роман взял в ладонь горстку сухой охристой земли, размял зачем-то пальцами и уж после бросил вниз, на лакированную, в дубовых завитушках, крышку. Медленно отошел в сторону. И, наблюдая за слаженным движением лопат, вдруг впервые ощутил горькую боль от того, что Александры больше нет, и не будет уже никогда. Сколько раз он, в сердцах, чертыхаясь, сулил этого… А она взяла и ушла. Навсегда. И он не сможет ее вернуть, чтобы хотя бы сказать последнее «Прости…» Ни за какие деньги… И осознавать это было невыносимо…