– Вот так сразу, да? – обиженно буркнул Приблудный.

Он не выглядел таким нервным, как утром – видимо, перестал беспокоиться, что встреча сорвется – и это был несомненный прогресс. Однако никто не говорил, что Ванька не будет на них обижаться.

Распутин хмыкнул, вытащил из кармана подрясника потрепанный кошель, отсчитал, высунув кончик языка, сколько-то там рублей и сунул их в ладонь Приблудного:

– Ванюша, сходи, купи полкило сахару к чаю. А мы пока с товарищами побеседуем. Давай, морду не криви, – ворчливо добавил Учитель, без труда читая отсутствие энтузиазма на Ванькином лице. – Иди с Богом.

– Ладно, ладно, не ворчи, – пробурчал Ванюша, не глядя запихивая деньги в карман. – Опять твои дурацкие секреты…

Распутин театрально взмахнул руками, и Петров поймал себя на приступе невольной симпатии. Он взглянул на Ильфа – соавтор тоже, кажется, чуть смягчился.

Ванька затопал вверх по лестнице. Женя дождался, когда его шаги стихнут, и посмотрел на Учителя.

Распутин поймал его взгляд и прижал палец к губами:

– Ванька любит подслушивать под дверью.

Он бесшумно встал, закряхтел, поднимаясь по лестнице, высунулся во двор и вернулся. Ильф отвернулся, скрывая насмешливую улыбку: кажется, он тоже считал, что Распутин способен распугать своим кряхтением не только подслушивающего Приблудного, но и вообще половину двора. Впрочем, когда Учитель снова уселся за стол, глаза Или снова сделались строгими и серьезными.

– Григорий Ефимович. Ваня за вас поручился, но нам все же хотелось бы получить объяснения. Нам не нравится, что вы заставляете нашего друга, Приблудного, травить Евгения Петровича психотропными препаратами. И дальнейшие манипуляции с попыткой суицида тоже. Как и в целом ваше влия…

– Это вы от себя говорите, Илья, или от вас двоих? – внезапно спросил Учитель.

– Не думаю, что Евгений Петрович испытывает по этому поводу мазохистское удовольствие.

Голос Ильфа остыл до температуры замерзания ртути. Примерно минус тридцать восемь по Цельсию – у Учителя еще был шанс отбиться.

– А вы что скажите? – Ильфа Распутин почему-то проигнорировал. Зато с Жени он глаз не сводил.

– От нас, – сердито сказал Петров.

Учитель расплылся в отеческой улыбке, протянул руку через стол и зачем-то потрепал его по плечу. Ильф воздержался от комментариев, но, судя по глазам, с температуры замерзания ртути шкала упала до температуры замерзания этилового спирта.

– Я познакомился с царем…– многозначительно начал Учитель.

Казалось, он разыгрывает перед ними какую-то комедию или трагедию, вроде тех, где древние греки надевают женское платье и туфли на высоких платформах и читают речи в толпу. И, кажется, предметом этой трагедии являлись отношения Григория Распутина с Николаем Вторым!

– Давайте начнем с Приблудного, а к царю вернемся потом! – взмолился Евгений Петрович. – В самом деле, вы же не зря его выставили!

– Вы славные, – Распутин хмыкнул в бороду. – Хорошие приятели для Вани. Знаете, он мне рассказывал, подробно рассказывал про вас обоих.

– Мы обратили внимание, – прищурился Ильф. – А нам, знаете, он даже не назвал вашего имени. Просто «Учитель», и глаза в сторону.

– Я только не понял, – лукаво улыбнулся Учитель, упорно игнорируя тему Приблудного, – почему вы двое до сих пор не на «ты».

– Простите, но это не ваше дело! – вспыхнул Петров. – Мы с Ильей Арнольдовичем не собираемся вам в этом отчитываться!..

Он с трудом удержался от того, чтобы не добавить «собачье дело», а еще лучше, вскочить и уйти прямо сейчас, и пусть Приблудный разбирается со своим Учителем как хочет.

Подобные претензии раздражали его еще с прошлой жизни. Казалось бы, кому какое дело, но нет – каждый год находилось не меньше двух-трех товарищей, желающих узнать, почему они с соавтором друг с другом на «вы»! Даже когда Ильф уже умер! Хотя там, казалось бы, уже было без вариантов, и любопытствующие идиоты должны были это понимать.

Ильф ткнул его ногой под столом, призывая держать себя в руках, и сказал:

– Поверьте, я был бы не против, чтобы Евгений Петрович обращался ко мне «ваше величество», но он почему-то отказывается.

Распутин хрюкнул, изображая смешок (взгляд у него остался острым – почти таким же острым, как и у Ильфа), запустил пальцы в бороду и без какой-то прелюдии заявил:

– 25 августа 1937 года я вытащил Ивана Приблудного из Невы. Он сказал, что хочет утопиться, и прыгнул обратно. Я снова прыгнул за ним, вытащил из реки, сказал, что Господу это не угодно, и дал по зубам. Ему было некуда идти, и я взял его к себе.

Женя молчал, опасаясь как-нибудь реагировать, чтобы рассказ Распутина не превратился в очередное театральное представление.

– Ваня был не в себе. Ему нужно было выговориться. Он рассказал, что Сережа Есенин, самый близкий ему человек, упрекал его в том, что он не пришел на похороны. Что у него, Есенина, не было ни единого человека, который любил его по-настоящему. А если бы были, он бы не покончил с собой. Вы, двое, вы же можете это понять?

Глаза Распутина пылали внутренним огнем. Он ждал ответа.

– Мы понимаем, – твердо сказал Ильф.

Евгений Петрович в очередной раз порадовался, что у него есть соавтор, потому, что сам он приличных слов не находил.

– Вы понимаете, что он обвинил Ваню в своей смерти? Эта рана так и не зажила. Я не мог его оставить, взял с собой в Москву, стал его духовным наставником. Знаете, Ваня стал доверять мне по-настоящему не так давно. Я надеялся, что он сблизится с вами, Илья. Вы мне понравились. Я настоял, чтобы он полетел с вами в Ташкент. Там появились вы, Женя, и Ванюша с вами сошелся. Тогда я решил попробовать. Я хотел, чтобы он вытащил вас из петли. Своими руками. Это могло исцелить его.

– А если бы Женя?.. – взгляд Ильфа был более чем красноречив.

Распутин не стал отводить глаза – он их, наоборот, вытаращил, а брови нахмурил:

– Я знал, что все обойдется. А если нет, грех лег бы на меня. Не на него, – он посмотрел на Ильфа так, словно мог прочитать его мысли.