– Weiss macht! – завопил Поджи. – Белая гордость!

Насколько я понимаю, Крэш из места одиночного заключения, используя свои связи, сумел приказать напасть на Шэя в отместку за то, что тот настучал на него и отдал его заначку с наркотой надзирателям. Нападение Салли на надзирателя Смайта было просто второстепенным эпи зодом, призванным дезориентировать персонал яруса, с тем чтобы была выполнена вторая часть этого плана. И Поджи – наемник – ухватился за возможность пройти боевое крещение, совершив убийство, санкционированное «Арийским братством».

Через шесть часов после этого происшествия вернулась Алма, чтобы взять у меня кровь на анализ. Когда меня привели в специальную комнату, я понял, что медсестра еще не оправилась от произошедшего, хотя она ничего и не говорила, за исключением того, что Шэя поместили в больницу.

Заметив на полу что-то серебристое, я подождал, пока Алма не вынет у меня из руки иглу, и нагнулся к коленям.

– Ты в порядке, сладкий мой? – спросила она.

– Просто немного кружится голова.

Я пошарил пальцами по полу.

Если фокусники первые по ловкости рук, то зэки должны с небольшим отставанием быть на втором месте. Едва вернувшись в камеру, я вынул свою добычу из отворота комбинезона, куда спрятал ее. Крошечный сверкающий ключ от наручников, принадлежавший Поджи, был сделан из скрепки от манильского конверта.

Я заполз под койку и отодвинул кирпич, за которым было спрятано мое ценное имущество. В маленькой картонной коробке находились бутылочки с краской и кисточки в виде ватных палочек. Там были также пакетики с карамелью, из которых я собирался в дальнейшем извлекать пигменты – полупустой пакет с «Эм-энд-эмс», тюбик леденцов, несколько конфет «Старберст». Я развернул одну – оранжевую, по вкусу напоминающую детский аспирин, – и стал растирать квадратик большими пальцами, пока ириска не размякла. Потом прижал к середине ключ от наручников, после чего придал конфете прежнюю форму и завернул в обертку.

Мне не нравилась мысль о том, что я могу извлечь пользу из ужасного происшествия с Шэем, но я был реалистом. Когда Шэй исчерпает свои девять жизней и я останусь один, мне понадобится помощь.

Не будь я даже зарегистрирована как контактное лицо для связи с Шэем Борном, я быстро нашла бы его в больнице: он был единственным пациентом, перед дверью которого стояли вооруженные охранники. Взглянув на них, я обратилась к медсестре за стойкой:

– Он в порядке? Что случилось?

После нападения на надзирателя Смайта мне позвонил отец Майкл и сообщил, что Шэй не пострадал. Однако потом, вероятно, произошло что-то еще. Я пыталась дозвониться до священника, но он не отвечал – и я предположила, что он где-то в пути и что ему тоже звонят.

Раз Шэя лечили не в тюремном лазарете, случившееся должно быть ужасным. По соображениям затрат и безопасности заключенных перемещали за пределы тюрьмы только в случае крайней необходимости. А при той шумихе, которую вызывал Шэй среди обывателей, это должно быть вопросом жизни и смерти.

Но возможно, дело в том, что речь шла о Шэе. Сейчас я буквально тряслась, узнав, что он серьезно ранен, а при этом вчера провела весь день за составлением ходатайств, которые упростили бы процесс его казни.

– Его только что привезли после операции, – сказала медсестра.

– Операции?

– Да, – прозвучал у меня за спиной голос с британским акцентом. – И это не было удалением аппендицита.

Обернувшись, я увидела доктора Галлахера.

– Вы что, единственный работающий здесь врач?

– Иногда мне определенно так кажется. Рад буду ответить на ваши вопросы. Мистер Борн – мой пациент.

– И мой клиент.

Доктор Галлахер взглянул на медсестру, на вооруженных охранников и предложил:

– Поговорим в другом месте?

Я последовала за ним по коридору в небольшую приемную для родственников, в которой никого не было. Когда врач жестом пригласил меня сесть, у меня упало сердце. Врачи просят вас сесть, когда сообщают плохую новость.

– С мистером Борном все будет хорошо, – сказал доктор Галлахер. – По крайней мере, с точки зрения его травмы.

– Какой травмы?

– Простите, я думал, вы в курсе. Очевидно, это была драка заключенных. Мистер Борн получил сильный удар в верхнечелюстную пазуху. – (Я подождала, пока он не переведет.) – У него сломана верхняя челюсть, – сказал доктор Галлахер и, подавшись вперед, прикоснулся к моему лицу и скользнул пальцами от кости под глазницей к губам. – Здесь, – пояснил он, и у меня совершенно перехватило дух. – Во время операции возникла одна проблема. Увидев его повреждения, мы поняли, что вместо ингаляционной анестезии потребуется внутривенная. Нет нужды говорить, что, когда мистер Борн услышал слова анестезиолога о введении пентотала натрия, он сильно разволновался. Он спросил, не репетиция ли это того самого.

Я попыталась представить себе, каково было Шэю, когда он, раненый, страдающий и смущенный, был выдворен в незнакомое место для чего-то казавшегося прелюдией к собственной казни.

– Мне нужно его увидеть.

– Попробуйте объяснить ему, миз Блум, что, если бы я учел его обстоятельства, то… ну, никогда не разрешил бы анестезиологу применить это лекарство, тем более внутривенно. Очень жаль, что ему пришлось через это пройти. – (Кивнув, я поднялась.) – Еще одно, – добавил доктор Галлахер. – Я по-настоящему восхищаюсь вами. Тем, что вы делаете.

Только на полпути к палате Шэя я поняла, что доктор Галлахер запомнил мое имя.

Мне пришлось несколько раз звонить по сотовому в тюрьму, чтобы получить разрешение на встречу с Шэем, причем начальник тюрьмы настоял на присутствии охранника. Войдя в палату, я представилась офицеру и села на край кровати Шэя. Вокруг глаз у него было черно, лицо забинтовано. Он спал и во сне казался моложе.

Я зарабатывала на жизнь тем, что защищала судебные дела своих клиентов. Я боролась от их имени, я была рупором, транслирующим их голоса. Я сопереживала гневу мальчика-абенаки, чья школьная команда называлась «Краснокожие». Я вполне разделяю возмущение учителя, уволенного за то, что он виккан. Правда, Шэй заставил меня засомневаться. Хотя это было, возможно, самое значимое дело, возбужденное мной в суде, и хотя, как заметил мой отец, до этого у меня не было такой сильной мотивации, во всем этом ощущался какой-то внутренний парадокс. Чем ближе я узнавала Шэя, тем больше у меня становилось шансов выиграть его дело с пожертвованием органа. Но чем ближе я узнавала его, тем труднее было представить себе его казнь.

Я вынула из сумки мобильник. Охранник сверкнул на меня глазами:

– Здесь не разрешается этим пользоваться.

– Да перестаньте! – огрызнулась я, в сотый раз набирая номер отца Майкла и посылая ему сообщение на электронку.