И. М. Борн.

Исайя Мэттью Борн. На суде нам об этом говорили, но я успел забыть, что Шэй – не его имя при крещении.

– И. М. Борн, – вслух произнес я. – Звучит как имя парня, которого нанял бы Трамп.

Я родился[18].

Существует два взгляда на любую ситуацию. То, что одному человеку покажется бессвязным бормотанием заключенного, другой признает словами из давно позабытого Евангелия. То, что одному покажется везением в критической ситуации, другой примет за воскрешение. Я подумал об исцеленном Люции, о превращении воды в вино, о приверженцах, так легко поверивших Шэю. Я подумал о тридцатитрехлетнем мужчине, плотнике, которого ожидала казнь. Я размышлял о высказывании раввина Блума – о том, что в каждом поколении найдется человек, способный стать мессией.

Наступает момент, когда ты оказываешься на краю пропасти веских доказательств, всматриваясь в то, что лежит по ту сторону, и делаешь шаг вперед. В противном случае ты закончишь тем, что придешь в никуда. Я пристально посмотрел на Шэя и, может быть, впервые не увидел человека, которым он был. Я увидел того, кем он мог быть.

Словно почувствовав мой взгляд, он заворочался и чуть приоткрыл один глаз; второй сильно опух.

– Отец… – прохрипел он изменившимся от лекарств голосом. – Где я?

– Ты был ранен. Все будет нормально, Шэй.

Из угла палаты на нас пялился охранник.

– Нельзя ли нам минуту побыть наедине? – спросил я у него. – Я хотел бы помолиться с болящим.

Охранник заколебался, что было неудивительно – разве любой священнослужитель не привык молиться перед толпой людей?

– Надеюсь, священник не сделает ничего странного, – сказал он, пожав плечами. – Ваш босс построже моего.

Люди постоянно очеловечивают Бога – босс, спаситель, судья, отец. Никто никогда не представляет его в виде приговоренного убийцы. Но если не замечать физические признаки тела – а это приходилось делать всем апостолам после воскрешения Иисуса, – то, вероятно, возможно все.

Когда охранник вышел из палаты, Шэй поморщился:

– Мое лицо…

Он попытался поднять руку, чтобы дотронуться до повязки, но обнаружил, что прикован наручниками к кровати. Он продолжил тянуть сильнее.

– Шэй, – твердо произнес я, – не надо.

– Больно. Мне нужны лекарства…

– Тебе уже дали лекарства, – сказал я. – У нас всего лишь несколько минут, пока не вернулся охранник, так что давай поговорим.

– Не хочу.

Проигнорировав его слова, я наклонился ближе.

– Скажи мне, – зашептал я. – Скажи, кто ты такой.

В глазах Шэя зажглась слабая надежда, – вероятно, он никак не ожидал, что его могут принять за Господа. Он затих, пристально глядя мне в глаза:

– Это вы скажите, кто вы такой.

В Католической церкви различают собственно ложь, когда человек говорит неправду, и сокрытие правды, то есть обман. И то и другое считается грехом.

Я лгал Шэю с самого момента нашего знакомства. Он рассчитывал на меня, чтобы я помог ему стать донором сердца, но он даже не подозревал, насколько черным было мое сердце. Как я мог ожидать, что Он откроет себя, если я сам не сделал того же?

– Ты прав, – тихо произнес я. – Кое-чего я не сказал… кем я был, перед тем как стать священником.

– Дайте угадаю… служкой?

– Я был студентом колледжа, изучал математику. До работы в коллегии присяжных я даже не ходил в церковь.

– Какой коллегии присяжных?

Я помедлил.

– Той самой, Шэй, что приговорила тебя к смерти.

Он долго смотрел на меня не отрываясь, а потом отвернулся:

– Уйдите.

– Шэй…

– Убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Он принялся изо всех сил дергать наручники, едва не сдирая с рук кожу, издавая какие-то невнятные первобытные звуки, какими был наверняка наполнен мир до воцарения порядка и света.

В палату вбежала медсестра, а с ней два охранника, стоявшие за дверью.

– Что случилось? – вскрикнула медсестра.

Шэй продолжал метаться. Его голова моталась по подушке из стороны в сторону. Повязка на носу набухла свежей кровью.

Медсестра нажала кнопку вызова на панели за головой Шэя, и палата моментально наполнилась людьми. Врач прокричал охранникам, чтобы те отомкнули чертовы наручники, но едва они это сделали, как Шэй принялся колотить руками по всему, до чего мог достать. Медсестра вколола ему успокоительное.

– Уберите его отсюда, – сказал кто-то, и санитар вывел меня из палаты.

Последнее, что я увидел, был обмякший Шэй, ускользающий от людей, которые отчаянно пытались спасти его.

Клэр стоит обнаженная перед зеркалом в полный рост. Ее грудь крест-накрест пересекает черная ленточка, как шнуровка на футбольном мяче. Я смотрю, как она развязывает бантик, распускает ленточки и отгибает обе половинки груди. Потом отстегивает крошечный латунный крючок с грудной клетки, и та распахивается.

Внутри сильно и уверенно бьется сердце, явный знак, что оно не принадлежит ей. Клэр подносит к груди сервировочную ложку и начинает ковыряться в органе, пытаясь отделить его от вен и артерий. Ее щеки бледнеют, в глазах смертельный ужас, но ей удается отделить сердце – кровавую бесформенную массу, которую она кладет в мою протянутую ладонь.

– Забери его, – говорит она.

Я очнулась от ночного кошмара в холодном поту, кровь стучала в висках. После очередного разговора с доктором Ву о совместимости органов я поняла, что он прав: дело не в том, откуда возьмется донорское сердце, а в том, удастся ли его вообще найти.

Но я все еще не сказала Клэр, что донорское сердце появилось. Во всяком случае, нам еще предстояло пройти через судопроизводство, и хотя я говорила себе, что не хочу обнадеживать Клэр до решения суда, другая моя часть понимала, что мне просто тяжело открыть ей правду.

В конце концов, это ее грудная клетка примет сердце этого человека.

Даже после долгого стояния под душем я не смогла выбросить из головы свой ночной кошмар с Клэр. Я решила, что нам непременно надо поговорить, хотя намеренно избегала разговора. Одевшись, я спустилась в гостиную и застала ее на диване перед телевизором с чашкой хлопьев.

– Собаке нужно выйти, – рассеянно произнесла она.

– Клэр, я должна кое-что рассказать… – начала я.

– Дай досмотреть хотя бы эту серию.

Я взглянула на экран – шел сериал «Полный дом», и Клэр так часто смотрела его, что даже я могла бы сказать, что в этом эпизоде Джесси возвращается домой из Японии, разочаровавшись в желании стать рок-звездой.