– У нас огромные растраты!

– У кого это – у нас? – поинтересовалась я, зевая.

– Вчера вечером мне прямо домой позвонил Виктор Иванович и сказал, что он и его люди, уж не знаю, кого он имел в виду, изучили всю документацию за последние два года, сделали несколько встречных проверок и обнаружили…

Любовь Григорьевна замолчала, ожидая от меня хотя бы любопытства.

– Не тяните, мадам, – сказала я, – лошадь может уснуть.

– Нашу фирму обворовали на огромную сумму, и сделал это кто-то свой…

– Везде воруют, – отмахнулась я, мысленно умоляя свою коленку не дрожать.

– Я рассказываю об этом только тебе и надеюсь, ты меня не подведешь и никому об этом не проговоришься. Я просто в таком шоке, что должна с кем-то поделиться всем этим, а тебе я доверяю.

– Напрасно, конечно, но рассказывайте, – направляясь к своему столу, сказала я.

Увидев явное отчаяние на лице финансовой директрисы, я добавила: – Обещаю молчать.

– Так как все документы проходили через мои руки и руки покойного Валентина Петровича, то получается, что это сделали мы, – бледнея с каждой секундой все сильнее, сказала Любовь Григорьевна.

– А зачем же вы позарились на чужое? – покачала я головой. – Как же вам не стыдно – приятная женщина, скоро замуж отправитесь, а воруете денежки в родном предприятии.

– Ты что, ты что, я к этому вообще никакого отношения не имею!

– А Воронцову вы об этом сказали?

– Сказала.

– А он что?

– Говорит, что верит.

– Ну, раз говорит, то тут и думать нечего: считайте, что присяжные только что вас оправдали, идите и больше не балуйтесь.

– Аня, я не могу поверить, что это… что это был Валентин Петрович… Это ужасно!

– В жизни бывает все, – сказала я, – наше дело сторона. Селезнев – родственник Виктора Ивановича, так что пусть разбираются сами.

– Как же они разберутся, когда Селезнев умер… – прошептала Любовь Григорьевна.

– А… ну да… Что-то я пока не проснулась…

– Меня Воронцов еще спрашивал, где могут быть эти деньги, не покупал ли Валентин Петрович каких-нибудь ценных бумаг за последнее время или еще что…

На моем столе царил бардак. Я стала перебирать бумажки и папочки, потом схватила точилку и принялась усиленно заострять все свои три карандаша.

– Ты мне веришь? – спросила тоненькая директриса. – Я же ничего не знала, я и не думала!

– Верю, верю… А что еще говорил Воронцов?

– Да я так разволновалась, еле говорила… Он успокоил меня и сказал, что деньги обязательно найдет и вернет их в дело.

– А ему что, заняться нечем? – вылетело у меня.

– Да нет, почему же, – пожала плечами Любовь Григорьевна, – у него свой бизнес есть, но не бросать же эту фирму. Он хочет, как я понимаю, все здесь наладить и взять нового директора. А теперь вот, пока деньги не найдет, не успокоится…

– Может, Селезнев их потратил на всякие шалости – казино, девочки… На старости лет такое бывает.

– Да он не старый был, и Воронцов сказал, что речь идет об очень крупной сумме.

– Ну и пусть ищет, – махнула я рукой, – а мне тут работать надо.

Интересно, случился бы инфаркт у Воронцова, узнай он, что деньги вместе с картошкой, выращенной руками покойного директора, находятся на балконе моей оригинальной родительницы?

– Подожди ты со своей работой, – сказала Зорина, забирая у меня из рук приказы, – мне же сейчас к следователю идти.

– Ну и что? Развлечетесь, ни в чем там себе не отказывайте.

– Что он у тебя спрашивал? – строго спросила Любовь Григорьевна.

– Да домогался со страшной силой целых два часа.

– Как это – домогался? – не поняла Любовь Григорьевна.

– Вопросы глупые задавал.

– Какие? Что ты мне ничего не рассказываешь?

Мне пришлось отобрать у взволнованной женщины приказы: она так дергалась, что машинка для удаления бумаг явно проигрывала ей в сноровке.

– Ну, как – какие… Когда был первый сексуальный опыт, привлекают ли вас женщины, ваши эротические фантазии…

Очки директрисы взлетели до потолка, глаза ее округлились, а челка встала дыбом.

– Хватит, хватит надо мной издеваться, я и так уже вся на нервах, почему ты просто не можешь мне сказать, как все было?!

– Да это чтобы вам не было страшно, и вообще, мне бы ваши проблемы… Максим Леонидович – такой милый следователь, если бы не мое глубокое уважение к Крошкину, я бы вас сосватала.

Любовь Григорьевна поплелась в свой кабинет. Надеюсь, я развеяла все ее страхи.

День тянулся медленно, а я так мечтала о тарелке борща! Сидела и мечтала, поглядывая на часы, и, когда стрелка подошла к нужной черточке, я быстренько подскочила и побежала в столовую.

Борща сегодня не было.

Неудивительно.

А почему он вообще должен быть?..

Это ничего, что я хочу борща?

Всего лишь одну тарелку борщочка!

Ладно, сейчас я отомщу вам всем.

Я взяла поднос и стала укладывать на него все, что так хорошо и красиво лежало передо мной.

Рыба под маринадом, рыба в сухарях, рыба заливная… почему, интересно, в понедельник столько рыбы, а как же четверг – ведь именно этот день недели общепризнан днем рыбного запаха?

Я взяла все три вида рыбы.

Салат из овощей, беру… котлета свиная с кабачками, да, это тоже мне; булочки с маком, прекрасно; слойка с повидлом, спасибо, я как раз люблю абрикосовое повидло… сок… два стакана.

Я села за свободный столик, потому что я голодна и хочу просто есть, а не тратить драгоценные минуты обеда на болтовню.

В столовую зашел Воронцов, он с кем-то ругался по мобильному телефону. Я отвернулась, делая вид, что не замечаю его. Промотался целое утро где-то, а сейчас наверняка в столовке вспомнит, что у него есть секретарша.

Воронцов, держа в одной руке поднос, в другой какие-то счета, которые сунула ему у кассы Зинка, сел напротив меня.

Мало того что сегодня нет борща, так еще обедаю с начальником за одним столом!

А что это я сегодня такая раздраженная на него?

Не пойму.

А просто не надо ему искать наши денежки, потому что это НАШИ денежки!!!

– Ты где была вечером в пятницу? Я тебе звонил.

Я поперхнулась рыбой под маринадом.

– Ты почему столько еды набрала? – спросил Воронцов.

– А вам что, не хватило палтуса? – съязвила я.