Другой объект пересудов – великий князь Сандро, министр торгового флота, один из вдохновителей корейских авантюр, которые привели к войне. У него и до войны была репутация одного из «самых корыстных великих князей» (характеристика Суворина). Особенно ненавидят его в Крыму, где он рейдерски захватил земли для своего поместья Ай-Тодор. Впрочем, вспоминают, что за полвека до этого его отец, сын Николая I великий князь Михаил, будучи наместником на Кавказе, точно так же за бесценок скупил лучшие земли.

После того как за первые месяцы боевых действий российский флот на Дальнем Востоке оказывается разгромлен, возникает вопрос, где взять новые корабли. Сандро, как утверждает Суворин, предлагает купить флот у Аргентины, однако сделка срывается: аргентинцы отказываются заплатить великому князю откат в размере 500 тысяч рублей[37].

Если в мирное время на всю эту коррупцию закрывали глаза, то во время войны о ней говорят со все нарастающим раздражением. Главным объектом всеобщей ненависти становится формальный виновник позорного поражения, главнокомандующий русским флотом великий князь Алексей, родной дядя царя. Его публичные появления нередко перерастают в скандальные манифестации. В октябре 1904 года, когда его карета едет по Большой Морской, толпа начинает кричать: «Государственный вор!» и «Где наш флот? Отдай наш флот!» Великий князь прячется в ресторане, куда вызывают градоначальника, который помогает ему пробраться домой дворами[38].

Весь год морское командование размышляет, чем заменить погибший тихоокеанский флот. После несостоявшейся покупки аргентинских кораблей остается отправить на Дальний Восток балтийский или черноморский флот. Дискуссия по поводу балтийской эскадры адмирала Зиновия Рожественского продолжается несколько месяцев. Это рискованная экспедиция, но Николай II, по словам Витте, «со свойственным ему оптимизмом» говорит, что «Рожественский перевернет все карты войны, ведь Серафим Саровский предсказал, что мир будет заключен в Токио, значит, только одни жиды и интеллигенты могут думать противное…»

В итоге решение направить на войну балтийскую флотилию под командованием Рожественского принято. Когда спрашивают мнение самого адмирала, он отвечает, что «находит, что экспедиция эта очень трудная, но если Государь Император прикажет ее ему совершить, то он встанет во главе эскадры и поведет ее на бой в Японию». Перед отходом эскадры император ведет адмирала к новорожденному наследнику престола, цесаревичу Алексею, и дарит Рожественскому в виде благословения образок Серафима Саровского.

«Будь у меня хоть искра гражданского мужества, – напишет спустя несколько лет адмирал, – я должен был бы кричать на весь мир: берегите эти последние ресурсы флота! Не отсылайте их на истребление! Но у меня не оказалось нужной искры».

В октябре эскадра отправляется в путь. Только к весне следующего года эскадра дойдет до Японии.

Европейские и американские СМИ полностью на стороне японцев, всюду множество карикатур на русских. В журнале Punch, вспоминает Суворин, опубликован такой рисунок-объявление: «Молодой человек, стыдящийся быть русским, желает получить место» с примечанием редакции: «Если б не было сказано "молодой", то можно было бы подумать, что место просит Рожественский. Но так как он не молод, то, вероятно, место просит цесаревич».

Никогда еще у Алексея Суворина, издателя самой лояльной проправительственной газеты «Новое время», не было таких радикальных записей, как осенью 1904 года: «Можно спросить: есть ли у правительства друзья? И ответить совершенно уверенно: нет. Какие же могут быть друзья у дураков и олухов, у грабителей и воров».

16 июля 1904 года историк Павел Милюков возвращается с утреннего купания. Он недавно вышел из тюрьмы и заехал отдохнуть в Хорватию – прежде чем отправиться преподавать русскую историю в Чикагский университет. По дороге с пляжа он видит свою жену, которая прыгает посреди улицы и машет газетой. Он бежит навстречу к ней и вскоре слышит ее крик: «Убит Плеве!» В семье Милюковых – праздник. Благонамеренный историк с гордостью вспоминает, что недавно отправил в «Освобождение» статью, в которой фактически пророчил скорую гибель ненавистного всем министра. «Радость по поводу его убийства всеобщая», – констатирует он.

Не радуется, наверное, только первый лидер российской оппозиции, недавний глава московского земства Дмитрий Шипов, которого Плеве лишил должности. Он проводит лето в деревне и о смерти министра узнает от знакомого, местного врача, приславшего ему письмо, «которое пышет радостью». Но искренний толстовец Шипов не может радоваться убийству: «Политический убийца и насильник руководствуется не столько стремлением к добру и правде, сколько чувством злобы и ненависти к существующей неправде социального и политического строя. Переустройство жизни человечества возможно лишь на основании чувства христианской любви», – пишет он.

Самая большая радость – в «столице русской революции», Женеве. Борис Савинков вспоминает, что, приехав туда, ощущал себя чуть ли не триумфатором: «Партия сразу выросла в глазах правительства и стала сознавать свою силу. В Боевую организацию поступали многочисленные денежные пожертвования, являлись люди с предложением своих услуг».

Если до сих пор отношение к Азефу было настороженным, то за Плеве ему все прощают. Даже Бабушка, которая никогда не любила Азефа и не могла скрыть своей неприязни, при встрече кланяется ему в ноги. «У нас был один лидер Боевой организации – романтик, герой и поэт в душе. Сейчас его сменил другой – холодный калькулятор, реалист и прозаик. Первый был нам ближе, роднее. Но, почем знать, может быть, второй будет удачливей», – размышляет Гоц в разговоре с Черновым.

Как вспоминает Савинков, среди эсеров начинаются горячие споры по поводу отношения к террору как таковому. ЦК партии эсеров (в который входят Гоц, Бабушка, Азеф и еще несколько человек) выпускает прокламацию о том, что порицает террор в свободных странах – и только в России, «где деспотизм исключает всякую открытую политическую борьбу», террор допустим. Друг Савинкова Иван Каляев возмущен этим: «К чему такая боязнь европейского мнения? Не мы должны бояться – нас должны уважать. Террор – сила. Не нам заявлять о нашем неуважении к ней».

В конце лета у издателя журнала «Освобождение» Петра Струве начинаются серьезные проблемы – немецкая полиция по запросу российской начинает следствие. Всей редакции приходится срочно срываться с места и переезжать в Париж.