Чтобы не делала, Ора оказывалась в одной и той же точке: не способная ничего решать, не в силах сделать хоть что-нибудь значимое, зависящая от других, переполненная обидами до горла и судорожно соображающая, как из этого выпутаться. А, главное, всё для чего? Для того чтобы в итоге оказаться там же! Словно она опять в Лабиринте, будто она там всегда была!

Она не хотела этого. Она не этого хотела!

Дико крикнув, Роен поддала кобыле шенкелей. Лошадь, то ли совсем не ожидавшая такого, то ли только и дожидавшаяся, рванула стрелой, лишь песок с невесть откуда взявшимся гравием веером полетели из-под копыт. Ора, пригнувшись к конской шее, понукала Луну, едва успевая смаргивать слёзы, которые выжимал бьющий в лицо, шкурящий кожу ветер. А, может, и не успевала: деревья, забором темнеющие по бокам аллеи, слились в полосы, вспыхивая просветами. А, может, не из-за ветра и слёзы. Только рёбра всё равно сдавило – не продохнёшь, девушка захлёбывалась слишком плотным воздухом и собственным воплем.

– Ора, стой! – Чужой крик, неожиданно чёткий и отлично слышимый, перекрыл свист в ушах. – Стой! Ветка!

Девушка обернулась и врезалась плечами с затылком в каменную стену.

А дальше уже ничего не было.

***

В детстве у Оры, как у всякого порядочного эльда, выросшего в лесу и периодически промышляющего охотой, был любимый пёс. То есть собак в Доме хватало всяких: тут тебе и гончие, и легавые, и норные; на заднем дворе жили страшенные волкодавы, готовые порвать не только волка, но и любого, у кого хватит ума слишком близко сунуться. У папаши даже парочка борзых имелась. А у Роен был Чок, брехло и пустозвон, да ещё с искалеченной лапой, которая ему от рождения досталась.  В общем, ни к чему не пригодная псина, зато любимая.

Только одно в Чоке раздражало – его привычка будить хозяйку, вылизывая ей физиономию, а такое выражение привязанности удовольствие ниже среднего. Язык у пса был грубый, шершавый, слюнявый и неприятно тёплый, да ещё из пасти пахло отнюдь не розами. Но отучить собаку от дурного Ора даже не пыталась, потому что облизывание это означало одно: ночь кончилась, а их маленькая Роен не любила – слишком скучно, пустая трата времени. А вот день – это совсем другое дело и каждый новый, конечно же, становился куда лучше предыдущего, хотя и тот был совсем не плох.

И сейчас, когда влажное, немного шершавое прошлось по лицу, сердце будто теплее стало и в горле защекотало мягонько, смешливо, ожидающе. Странно только, что пах Чок не съеденным в прошлом году мясом, а тонко, едва уловимо – сандалом и гвоздикой. Да и язык его был приятным, прохладным, но никак не противно-тёплым. И, кажется, пёс её звал.

Ора открыла глаза и ничего не поняла. Вместо рассохшегося кроватного полога в узорах, оставленных короедом, покачивалась листва, подсвеченная солнцем. А ещё слева маячило большое, тёмное, на собаку не похожее. Роен повернула голову – шею прострелило болью до самого копчика.

– Лежи, – приказало тёмное палаческим тоном.

Наверное, таким велят голову на плаху класть.

– Я… почему? – промычала Ора и, не в силах придумать, что бы ещё такое сказать, закрыла рот, таращась на чёрный блин кожаной маски.

– Ветка. Ночью был ветер. Сук сломало, – нарубил фразы чурбаками тёмный, который её собственным мужем считался – это Роен вспомнила. – Садовники убрать не успели.

– Ага, – ничего не поняла она, попытавшись сесть.

Спина тут же намекнула, что это не самая удачная идея, а затылок стал, кажется, втрое тяжелее и больше. Но вот странность, когда Ноэ её под лопатки поддержал, стало вроде бы легче. Зато, когда Ора валяющийся неподалёку сук разглядела, ей снова поплохело. На ветку это никак не походило, скорее уж на дрын, едва не вдвое длиннее самой девушки. И хотя на сломе желтела труха, «веточка» была толще роеновского бедра.

– Я жива? – запоздало удивилась атьера.

– И даже, кажется, цела, – уже не таким палаческим голосом отозвался муж, левой рукой отжимая насквозь мокрый платок. – Почти.

Видимо им он Оре лицо обтирал, а ей почудился Чок, да ещё так почудился, что…

Вот эта последняя обида, когда примерещилось, будто впереди ждёт хорошее, радостное, а оказалось – всё тоже и оно же, окончательно Роен доконала. Она попросту разревелась в голос, уже не обращая внимания на то, кто рядом, смотрят ли на неё и как это со стороны выглядит. Рёв вышел абсолютно дурацкими, детским каким-то, с судорожными всхлипами, с мигом заложенным носом, с бессмысленным пришепетыванием: «А они… а я… Не могу больше!..» Но и на это было плевать.

Что вокруг происходит, Ора осознала далеко не сразу, а осознав так удивилась, что разом реветь перестала. Вернее, слёзы то всё ещё лились, а нос шмыгал, но как-то это всё было отдельно от хозяйки. Потому что, оказывается, Ноэ, усевшийся прямо на землю, укачивал супругу, будто младенца, прижал к себе не слишком-то удобно, зажав её правую руку.

А чем, спрашивается, сопли теперь утирать?

– Тише, тише, ёжик, – едва слышно приговаривал атьер. – Всё пройдёт, пройдёт и это.

– П-почему ёжик? – икнула Ора, догадавшись, что у неё ещё и левая рука есть, можно ей утереться.

– Ладно, не ёжик, – покладисто согласился Ноэ, – страшный дикий зверь тигр. Так лучше?

Роен серьёзно кивнула. А о чём тут спорить? Тигр всяко лучше ёжика. Хотя сейчас она чувствовала себя скорее медузой, денёк провалявшейся на прибрежных камнях. Силы куда-то делись все и разом, а вместе со слабостью накатила такая жуткая апатия, что уже и жить-то не слишком хотелось.

Атьера поёрзала, устраиваясь удобнее, повозила гудящим затылком о камзол мужа, а он всё укачивал. Ну и что? Пусть пока так, ну хоть пять минуточек, хоть три. Зато спокойно.

***

В голове Эймара булькала каша, зато ниже всё таяло и плавилось, да так, что захотелось глянуть, не натекла ли под задом лужа. Это когда он увидел, как чокнутая девчонка летит прямо на сук, нависающий над поворотом аллеи, а впереди стена зелёного лабиринта, которую кобыле ни за что не взять, Ноэ и заледенел. Буквально, а совсем не фигурально застыл, даже пальцем, казалось, двинуть не сможет. И мыслей никаких, кроме: куда лошадь понесёт – на живую изгородь, или в поворот, в поворот или на изгородь? А потом тихий вскрик и ворох юбок, взлетевших в воздух шёлковыми платками, да белая кобыла с пустым седлом, рысцой скрывающаяся за деревьями.

Нет, атьер мог бы поклясться, что не сумеет сдвинуться. Он и не двигался, всё само произошло. Не он, а кто-то другой подхватил девушку, не он ощупывал, задыхаясь от ужаса, что вот сейчас, через мгновение пальцы наткнуться на мягкое, податливое, испорченное окончательно и бесповоротно – всё не он.

В итоге оказалось – всё он. Когда Ора зарыдала, мир снова вернулся на своё место, даже вроде бы щелчок послышался. Кажется, когда-то где-то всё это уже было.

Только ни легче, ни проще от этого не стало. Появись сейчас демон – любой! – он бы тварь голыми руками порвал. Правда, и этот героический поступок проблем не решал. Беда вот она, у него на руках, всхлипывала тихонечко куда-то в подмышку, ткнувшись лбом в его же плечо. Ну да, готов горы свернуть, небо с землёй свести, звезду достать. Что там ещё есть из той же истории? Только ей это победить не поможет. А победить надо обязательно. Но как? Мир не переделаешь, и уж тем более это не в девчоночьих силах.