Ты сложила руки на животе.

«Какой несчастный случай, Стив? Мы сделали детей».

Мы доехали до дому в молчании. Ты сидела, сложив руки на животе и скрестив ноги. Я поставил машину. Ты стояла на крыльце с развевающимися на ветру волосами. Я заговорил первым:

«Милая, позволь я тебя уложу».

Ты кивнула, и я отнес тебя наверх на руках. Мы сели и уставились на волны. Океан волновался, предвещая грозу.

«Послушай, твои шансы действительно невелики».

«Каковы эти шансы?»

«Я бы сказал, меньше десяти процентов».

«А что говорит Стив?»

«Он считает, что и того меньше».

Ты отвернулась.

«Семьдесят пять лет назад ни о чем подобном и речи не было. Люди были меньше осведомлены».

Я не стал спорить.

«Ты права. Но сейчас не Великая депрессия, мы живем в современном мире. Благодаря достижениям медицины или несмотря на них мы обладаем технологией, которая повышает наши шансы».

«Бен, мы уже сделали наш выбор. – Ты склонила голову набок. – Той ночью, пять месяцев назад. Это тогда мы рискнули, а теперь просто продолжаем рисковать».

Я прикусил губу. Ты положила мою ладонь себе на живот.

«Я вижу их личики. У Майкла твои глаза, у Ханны мой нос… Я знаю их запах, знаю, как кривятся их губки, когда они улыбаются, знаю, какой формы мочки их ушек, знаю все бороздки на их пальчиках. Они – часть меня… нас».

«Это эгоизм».

«Жаль, что ты так на это смотришь».

«Десять процентов – это ничто. Это смертный приговор».

«Это лучик надежды. Это возможность».

«Ты готова сделать ставку на тонкий лучик?»

«Я не намерена корчить из себя Бога, Бен».

«Я не прошу тебя заменить Бога. Позволь Ему все решить. Дай Богу побыть Богом. Я видел все эти картины, Иисуса с детишками. Пусть у него будет еще двое. Мы увидим их, когда сами там окажемся».

«Он получит этих двоих, только если в сделке приму участие я. – Ты уже не скрывала слез. – Серьезно, какой процент тебя устроит? Какой процент должен был назвать Стив, чтобы ты был спокоен?»

«По крайней мере, выше пятидесяти».

Ты покачала головой, провела пальцем по моему лицу.

«Надежда есть всегда».

Я был сердит, мне было горько. Я не мог себя сломать. Мне приходилось бороться с тем, что я в тебе любил: с твоей сосредоточенностью лазерного луча, с твоей неодолимой силой. В тот момент я все это ненавидел.

«Рейчел, это безнадежно. Напрасно ты пытаешься заменить Бога».

«Я люблю тебя, Бен Пейн».

«Вот и докажи это».

«Я доказываю».

«Ты любишь не меня. И даже не их. Ты любишь свою идею о них. Иначе ты сейчас была бы не здесь, а в операционной».

«Я люблю их из-за тебя».

«Забудь их. Я их не хочу. Тебе надо оперироваться. У нас еще будут дети».

«Ты что, серьезно так думаешь?»

«Рейчел, будь моя воля, ты бы сейчас лежала в операционной».

«Ты совершенно уверен, что произойдет полный отрыв?»

«Нет, но…»

«Сейчас мои дети живы?»

«Рейчел, последние пятнадцать лет своей жизни я посвятил изучению медицины. Я заслуживаю кое-какого доверия. Это не детская игра. Ты рискуешь жизнью. Ты умрешь и оставишь меня одного».

Ты повернулась, и я увидел в твоих глазах изумление.

«Бен, гарантий не существует. Мы все зависим от случайности».

«Почему ты так упрямишься? Хотя бы на минуту подумай о ком-то другом, а не только о себе. Откуда столько эгоизма?»

«Я думаю не о себе, Бен. Настанет день, когда ты это поймешь».

Я переоделся, зашнуровал кроссовки и, уходя, так хватил дверью, что она чуть не сорвалась с петель.

Я устроил себе пробежку. Полмили по пляжу, потом назад. Ты стояла на террасе, опершись об ограду, и наблюдала за мной.

Закрываю глаза – и вижу тебя…

Доходя до этого места нашей истории, я всегда спотыкаюсь, не зная, как рассказать о том, что было дальше.

Минуло еще два дня. После катастрофы прошло уже три недели. То мне казалось, что мы здесь уже целый год, то, что мы упали с небес только вчера. Странное это было чувство, странное место: время здесь и ускорялось, и замедлялось.

Проснувшись, я почувствовал слабость и сжал руками виски. За последние два дня мы съели кролика и двух бурундуков, больше ничего. Не сказать, чтобы мы стремительно теряли силы, но и о наборе веса речи не было. Мне нужны были калории, иначе на спасение можно было не надеяться. В доме мы находились в безопасности и в тепле. На поддержание огня, дремоту и игру в «Монополию» много энергии не надо. Но стоило мне надеть упряжь и выйти за дверь, как все становилось понятно. Потеть, расходовать силы, дрожать на морозе, на ветру, под снегом было превыше моих сил, тем более с пустым баком.

Нам требовалось еще несколько дней на создание запаса еды по той простой причине, что я не мог одновременно тащить сани, следить за состоянием Эшли и охотиться. Нужно было добыть мяса примерно на неделю, заморозить его и только потом выступить в поход. Поторопиться значило бы обречь себя на смерть от голода и холода.

Хотя даже подготовка не давала гарантии выживания.

Эшли проснулась вскоре после меня, потянулась и сказала:

– Я каждое утро просыпаюсь с одной и той же надеждой: вот открою глаза – и увижу, что мы уже вернулись в мир, где гудят локомотивы, где по пути на работу меня дразнит запах из «Старбакса» и где все мои проблемы – это забитые дороги и беспрестанно звонящий телефон. Где… – Она поерзала и скорчила гримасу. – Где существует адвил, а также… – Она засмеялась. – Одноразовые бритвы и крем для бритья.

Я уже привык к этому смеху. Моя борода уже так отросла, что перестала меня беспокоить.

– Да будет так!

Она опять потянулась.

– Я бы не пожалела тысячу долларов за омлет, тост, овсянку, сыр – сыру побольше! – и острую колбасу. – Она подняла палец. – И кульминацию в виде кофе и сырных плюшек.

Я пошел в кухню вскипятить воды. В животе у меня бурчало.

– Вы совсем мне не помогаете.

Я помассировал Эшли ноги и приободрился: опухоль почти прошла, кровообращение полностью восстановилось. Я усадил ее в кресло и сказал: