Потом я понюхал Машкин халат, простыню и покрывало, свой спортивный костюм — всё пахло так же дивно, но слабее. Я тогда подумал: халат придётся отдавать Машке, и запах вместе с халатом. Простыню и покрывало мама рано или поздно сунет в стирку. А мой школьный спортивный костюм — наверняка опять куда-нибудь на антресоли. А подушку можно запаковать вместе с запахом, у меня был новый пластиковый пакет, а чтобы было герметично, надо заклеить изолентой. Я так и сделал, поэтому запах на подушке сохранился надолго, на всё то время, пока я ездил сюда каждые выходные, всё время — в дождь. Тогда всё время был дождь.

Вернулась Лилия со своими родителями, сразу позвонила и предложила съездить ко мне на дачу. Я сказал, что машина не на ходу, а электричкой добираться не удобно, приходится долго идти пешком от электрички под дождём. Она сказала: ладно, как-нибудь потом. Ещё раза три-четыре звонила, я говорил всё то же. Она и не настаивала, и, кажется, не обижалась. Получилось как-то так, что я о ней не помнил, она тоже постепенно перестала звонить. Наверное, тоже забыла. А может, не хотела добираться под дождём пешком от электрички до дачи. Тем более, что дождь шёл почти всё время, а в выходные, как по заказу, — особенно нудный и холодный.

Марк съездил в свой вроде бы Львов, привёз оттуда маму, сказал, что я теперь могу идти в отпуск в любое время, когда захочу. Я сказал, что не хочу. Он не удивился: решил, что мне некогда гулять в отпуске, что я готовлюсь к свадьбе, а потом, возможно, и к отъезду. Я ни к чему не готовился, я вообще не думал о прежних планах. Нет, не так. Я вообще не думал о том, что будет дальше со мной. И даже с мамой. Я ни о чём не думал, просто дожидался пятницы, садился в вонючую электричку, шёл под дождём, ломал замки в двери, входил, наконец-то, в дом, следил, что делают мои руки — а потом был счастлив. А мама думала, что я несчастлив. Мне было жалко маму. Себя мне тоже было жалко. Потому что я всё же понимал, что упускаю свой, может быть, единственный шанс. Но я уже был сумасшедшим, поэтому думал так: жаль, что упускаю свой шанс, но что же теперь делать. И всё. И не делал ничего, чтобы его вернуть.

В начале сентября опять позвонила Лилия. Я даже удивился: зачем? И не сразу понял, о чём она говорит. Она говорила о том, что спешить пока не следует, всё может измениться, так что машину и дачу продавать пока не надо. Я и не собирался. Но Лилии сказал, что благодарен за предупреждение. Лилия сказала, что предупредит, если будут новости. Разговаривали как хорошие знакомые. Мне показалось, что у Лилии тоже нет ко мне особого интереса. На всякий случай держит, про запас. И даже не очень держит. Так, поддерживает телефонное знакомство. Я видел эту тактику, но мне было всё равно. Я ни о чём тогда не думал. Только ждал, когда же, наконец, наступит пятница.

Иногда я ждал ещё и писем от неё. Не мне, а Марку. Они довольно часто переписывались. Марк почти все её письма целиком читал мне вслух. Читал, а сам хихикал себе под нос. Мне это было странно. В её письмах, на мой взгляд, не было ничего смешного. Мне даже иногда казалось, что они печальны. Или я хотел так думать, не знаю, не уверен. Но письма были не мне, а Марку, так что хотя я их тоже ждал, но всё-таки не так, как выходных. Выходные были только мне.

В начале октября заболела мама. Очень сильно простудилась. Подозревали даже воспаленье лёгких, тогда бы пришлось положить её в больницу. Но потом сказали, что можно оставить дома, но необходим постельный режим и постоянный уход. Я взял неделю в счёт неиспользованного отпуска, был дома с мамой. Каждый день по два раза приходила медсестра, делала маме уколы. Три раза за неделю приходил врач, это я отдельно оплатил. Опасность миновала, мама стала поправляться, я вышел на работу.

Марка не было, я думал, что он в командировке, или, может, тоже заболел, все болели, в такую погоду невозможно не болеть. Но ответсек сказал, что Марк уехал на похороны, будет завтра. Я даже не спросил, на чьи похороны он уехал, подумал, что, как всегда, послали несколько человек от редакции отдать последний долг какой-нибудь почившей знаменитости.

На следующий день Марк появился. Вот тогда я и узнал, что он ездил на похороны её родителей. Они погибли в Монголии, несчастный случай, но кто там знает, что было на самом деле. Марк помогал организовывать доставку гробов специальным рейсом. Я думаю, если бы не его связи, её родителей так и похоронили бы в Монголии. Марк был очень мрачный, звонил ей каждый день, сердито говорил, чтобы немедленно шла к нам работать. Иногда даже кричал в трубку — наверное, потому, что она не соглашалась. Я у Марка ничего не спрашивал о ней, а он сам не рассказывал. Просто каждый день звонил, сердито разговаривал, а я слушал, молчал и ждал выходных. И ждал, когда наступит, наконец, зима. Я ждал морозов, мне казалось, что когда наступят морозы — я сразу приду в себя. Я сам придумал для себя такую примету, с сумасшедшими всегда так бывает. Но морозы всё не наступали, ни разу температура не опустилась даже до нуля, и каждый день шёл дождь. Я сходил с ума.

Мне кажется, что Марк всё понимал. В середине ноября он предложил мне съездить в командировку. Он сказал, что по пути надо заехать к ней, отвезти авторские экземпляры — в «Московском рабочем» опять вышла книжка. Я подумал, что авторские экземпляры можно было послать и почтой. Тогда почта ещё работала нормально, посылки доходили. Потом подумал: надо всё же съездить. Может, увижу её — и всё пройдёт. Я слышал, так бывает.

Я решил поехать на своей машине. Зима и в ноябре так и не наступила, гололёда нет, дороги терпимые, а зависеть от железнодорожного расписания — это не удобно. Мне выписали командировку на неделю. Я тогда подумал: сначала отработаю командировку, мне хватит три-четыре дня, а потом, на обратном пути, заеду к ней. Но получилось так, что я сначала поехал к ней. Не знаю, как это получилось. Может, потому, что по дороге я всё время про себя твердил адрес, который дал мне Марк. Я адрес записал на отдельном листке бумаги, но забыл записку на работе. Вот и твердил про себя, чтобы случайно не забыть. Всё время об этом думал, может, потому и свернул машинально, когда увидел указатель, а не поехал дальше.

Редакцию я нашёл сразу. Просто остановил машину, спросил у первого попавшегося прохожего — и он подробно рассказал, как доехать. Наверное, у них тут была одна редакция, так что все знали, где она. Я тогда подумал: в Москве вряд ли кто-нибудь из прохожих вот так сразу вспомнит, где находится даже редакция газеты «Правда». Эта мысль придала мне уверенности в себе. Не то, чтобы я почувствовал превосходство. Но одно дело — приехать из провинции в столицу, и совсем другое — из столицы в провинцию.

Здание редакции было довольно большим и современным — четыре этажа, широкие окна, стеклянные входные двери, голубые ёлочки у входа. Сбоку была стоянка для машин, на ней стояли три чёрные «Волги» и потрёпанный уазик. Возле нашей редакции чёрные «Волги» стояли редко, а потрёпанные уазики — никогда. Моя машина рядом с ними выглядела как прогулочная яхта рядом с речными трамвайчиками. Это тоже придавало уверенности в себе.

На вахте сидела какая-то бабулька, больше никакой охраны не было. Я показал бабульке удостоверение, сказал, кого ищу. Бабулька даже не посмотрела моё удостоверение, сказала, чтобы я шёл на четвертый этаж, там покажут. Я спросил, не надо ли сначала позвонить, спросить, можно ли подняться, хотя бы уточнить, на месте она или нет. Бабулька махнула рукой и непонятно сказала: