– Скажите, а в вашей практике часто попадались люди, которые останавливались у вас не по делу, а просто так?

– Просто так в гостинице никто не останавливается, поверьте мне на слово.

– Хорошо-хорошо. Без определенной цели…

– И бесцельных здесь не бывает.

– Ну вы меня поняли. Я почему-то не могу сосредоточиться и неточно выражаюсь…

– Значит, сегодня произойдет что-то важное и ваша душа это чувствует.

– Мистика…

– О, вы бы посмотрели эдак с годик на различные совпадения: естественные и искусственные, приятные и неприятные, объяснимые и парадоксальные, – и стали бы, уверяю вас, и мистиком, и фаталистом. А я тридцать лет смотрю…

– …не налюбуюсь.

– Нет, надоело. Так вот. К вашему вопросу. Иногда в гостиницах (смею несколько обобщить) действительно останавливаются люди без определенной цели… Нет… Так тоже нельзя сказать… У них есть… интонация: ностальгия… поиск… порок… Оно принимает очертание цели, а уже на цель накладываются поступки. Так вот… с интонацией неопределенности… Я за такими всегда прошу присматривать. Они непременно бросаются в глаза. Иногда не знают, что писать в графе «Цель приезда», или делают это слишком поспешно и с усмешкой. Иногда… смотрят как-то тускло. Вот видите, и объяснить толком не могу.

– А почему присматривать-то за ними нужно?

– Эх, мил человек. А что у них на уме? Если человеку девочку на ночь или ящик коньяка на неделю – это проще. А если ему смысл жизни обрести надо, в себе разобраться – сие иногда заканчивается… утренним полетом или ванной с красным.

– Затаскают потом?

– А просто… работа такая.

– Молодец вы, не очерствели, так сказать…

– Ой, ну при чем тут это… Вы чего хотите-то?

– А сейчас такой человек живет в гостинице?

– Да. Нумер триста двадцать пять. И давненько уж оттуда никаких вестей…

– Здравствуй, последний из миннезингеров! Я так давно искал тебя в этом мире лицемерия и лжи. Я продирался сквозь тернистые дебри и болота чужого сознания долгие-долгие километры пути. И сейчас я нашел тебя. Ты – мой герой. Именно ты, а не жалкий в своем скудоумии атлет, хитрый делец, развязный паяц…

Но что с тобой? Почему ты лежишь с закрытыми глазами на этом утлом ложе, от которого веет унынием и одиночеством?

Ты умер? Глубоко-глубоко вздохнул, а потом перестал дышать, и от этого разорвалось, разлетелось, разбилось твое сердце?

Ты пьян: влил, втянул или вколол в себя горько-сладкий дурман, чтобы расширить пределы ощущений, теряя в этом частичку себя?

Ты принял губительный яд, чтобы развеять все сомнения и отказаться от несбыточных надежд?

Ты устал и собираешься с мыслями – и уже через скорое время обрадуешь мир новым созиданием?

Ты отчаялся и превратился в растение, как миллиарды твоих современников, из которых ты, может быть, один противишься этому по-настоящему и осознанно?

Ты просто спишь, устав от схватки со вчерашним днем или еще не будучи готовым к битве с днем сегодняшним?

Это будет действительно самый трудный поединок в твоей жизни, ведь твой соперник сегодня – ты сам.

– Здравствуйте, кажется, я вас нашел.

– Здравствуйте. Это, наверное, было не так сложно сделать… Вам. Единственный город, где я часто бываю, самая ближняя гостиница к вокзалу.

– Какой простой адрес!

– Да. Вы страж правопорядка или частным сыском занимаетесь?

– Самый широкий профиль…

– Угу.

– У меня к вам один вопрос. Последний в этой истории.

– Я вас очень внимательно слушаю.

– Какой сон вам особенно запомнился?

– Хм! В моем старом доме, которого уже нет, был длинный узкий коридор. Помнится, в детстве я называл его тоннелем. Усмехаетесь? А он и вправду был похож на тоннель. Коридор этот шел от входной двери к летним комнатам. В нем не было окон. И даже в светлые июньские ночи для того, чтобы пройти его от начала до конца, требовалось включить свет, иначе… можно было всего лишь споткнуться или вместо одной летней комнаты зайти в другую, но ведь все это в темноте… Я еще не надоел вам?

– Нет.

– Но если двери летних комнат были приоткрыты и сквозь узкие щели пробивался свет, тоннель становился особенным. В нем угадывался общий контур и отвороты летних комнат, а вот начало и конец этого тоннеля размывал мрак. М-да. Полумрак размывал мрак, и наоборот. Когда я оставался дома один, то приоткрывал двери и бродил в этом лабиринте. Не поверите, но когда я смотрел на границу мрака и обозримого пространства, то видел там что-то…

– Нормальное явление…

– Да?

– С точки зрения физики.

– Странные вообще игры были у меня в детстве. Знаете, я к ним сейчас возвращаюсь подспудно – ив мыслях, и в жизни.

– И это тоже нормальное явление.

– А это с какой точки зрения?

– Психологии.

– А-а… На все свои точки зрения, точки зрения…

– Вы отвлеклись.

– Игры… Да. Игры. Странные игры мои. Бродить в полумраке и смотреть на тени… А еще была игра. У дома были набиты мостки. Метров сорок. Но только в одной точке – у теплицы – затлевал клубок воображения. Это случалось… В определенное время. После десяти вечера. На этой стартовой площадке фантазии удивительно полно воспринимался закат. Как будто ты стоишь один-одинешенек в небесной пустыне, а облака проплывают сквозь тебя и догорающий солнечный свет растворяется в уставшем сознании…

Или вот эта. В темное время, осенью ли, зимой ли, курить на веранде, а луна раз за разом (сигарета за сигаретой) переваливается через воображаемую ось, проходящую через тополь и желтый деревянный двухэтажный дом, мой космический ориентир. И забавно было, отметив очередной этап в экваториальном восхождении луны, уставиться потом на груду окурков в пепельнице и подумать, что это испепелившая себя идея: амбициозной претензии на успех, нервной бытовой отстраненности, неясного эротического желания…

– И это можно истолковать…

– Идите вы к черту с вашими объяснениями, мне договорить нужно, а не выговориться…

– Простите…

– Нет вам прощения, тонкие критики… Шучу.

И вот сон, про который вы спрашивали и про который я начал вспоминать.

Иду я по коридору. Иду-иду. Это тоннель полутемный, туманный… И он не кончается все, не кончается… Вдруг (не смейтесь!) – свет в конце тоннеля. Я бегу. Сколько лет ведь не мог разглядеть, что там. А свет такой… Мягкий, лунный. Мой любимый. Я ведь солнечного света терпеть не могу, в зеркале, правда, отражаюсь. Добегаю до конца – вижу поле вспаханное, как осенью, звезды, луну… Луну в той самой равновесной точке над домом и тополем. Стена разобрана, и я знаю, что это сделали плотники из самых лучших побуждений. Точнее не помню. Стою на краю коридора, выходящего в обозримый мир, на самой последней доске. Под ногами – трап деревянный. Схожу по этому трапу на землю и оказываюсь на той самой площадке, где ты в небе, как в пустыне. Только вижу – закат уже вроде как давно прошел и все небо в звездах. И я между ними…