Но она уже закрылась от него, он чувствовал. Она смотрела на него, как смотрела на всех — спокойно, с легкой улыбкой, которая ничего не значила. Это бесило еще больше.

— Надеюсь, ты не будешь устраивать мне тут лекцию в духе твоего брата, — вздохнула Анна.

— Про то, как живут нормальные люди.

— Я? У меня и права такого нет, потому что во мне не больше нормы, чем в тебе. Но я могу сказать тебе, как живут просто люди. Не нормальные, а все люди вообще — кроме разве что серийных убийц, которых ты изучаешь. Это мир людей, мы живем именно так, и вообще живем, потому что умеем строить связи. Как ты там это зовешь, эмпатия? Ты-то на нее способна, и даже если не нуждаешься в помощи, тебе будет легче, если ты ее примешь.

— А я не ищу легких путей.

И снова одно и то же… Хватит!

Он не выдержал, подошел к ней и встряхнул за плечи — не сильно, следя за тем, чтобы не причинить ей боль, но вместе с тем ощутимо. Леон не знал, как еще пробиться через этот ее кокон самоуверенности, который не давал ей видеть самые простые и самые важные вещи. Она была сильной, безусловно, но этим же и ослабляла себя, закрываясь не только от плохого, но и от хорошего.

— Господи, Аня, неужели так сложно поверить, что кто-то хочет помочь тебе не для того, чтобы доказать, что ты не в состоянии сделать это сама? Есть люди, которые заботятся о тебе и любят тебя, смирись! Ты думаешь, мне так просто принять, что в следующий раз кислотой в лицо можешь получить ты? А я просто буду стоять рядом, допуская это, потому что я ни черта не знаю о твоей настоящей жизни?

— Руки убери, пожалуйста, — спокойно попросила она.

Леон отпустил ее, но отходить от нее не стал.

— Прости, конечно. Только я так больше не могу.

— А я не могу по-другому. Любовь и забота — это замечательно, но мою мать изнасиловал и убил тот, кто, как она считала, любил и заботился. А потом ее хоронили в закрытом гробу, потому что фрагменты тела пришлось собирать на площади в несколько квадратных метров. Ты знал об этом?

— Нет. Я только знал, что ее убил маньяк, я не лез в детали.

Он и правда не знал. Анна многое сделала, чтобы скрыть подробности своего прошлого. Психотерапевт, который когда-то свел их вместе, тоже не спешил откровенничать. Но именно он сообщил Леону, что ее мать была убита маньяком — прямо на глазах у Анны.

Он ведь даже не подумал об этом, не соотнес одно с другим! Однако отступать Леон был не намерен, он и правда чувствовал, что так больше нельзя. Он не выдержит, не она!

— Я сожалею об этом, о том, что случилось с ней… и с тобой. Но это единичный случай! Ты не можешь всю жизнь прожить в эмоциональной изоляции только потому, что тогда сложилось вот так. То есть, ты-то можешь, ты у нас сильная, — печально усмехнулся Леон. — Только ты попытайся принять тот факт, что тебя окружаем мы — глупые слабые люди, которые способны тянуться к тебе, принимать тебя и любить тебя. Может, сделаешь для нас исключение и отведешь немного места в своем мире?

Он говорил «мы», потому что так было проще. Так всегда было проще.

Она не спешила с ответом, но уже ее сомнение было многообещающим. Раньше ему не удавалось достучаться до нее, цинизм и язвительность защищали ее лучше сторожевых псов. Теперь же она обдумывала что-то, хмурилась, словно просчитывая в уме варианты.

— Ты говорила мне о доверии, — напомнил Леон. — Говорила, что оно должно быть абсолютным — или никаким, иначе мы не сможем работать вместе. Знаешь, что? Доверие — это такая веселая система, которая работает в две стороны! Не только я доверяю тебе, ты доверяешь мне, такая вот штука. Я не прошу сделать это доверие слепым и абсолютным. Но постарайся допустить, что я все-таки не маньяк, который тайно хочет тебя изнасиловать и убить. И все, что я делаю, — это настоящее желание помочь тебе. Даже если ты пуленепробиваемая и ни о чем не просила.

Она наконец посмотрела на него и улыбнулась. В этой улыбке не было веселья — но не было и попытки скрыть гнев. Похоже, решение она все же приняла. А когда Анна принимала решение, она следовала ему без напрасных сомнений и колебаний, их время уже прошло.

Она заняла одно из высоких кресел и кивнула Леону на соседнее. Большое окно было задернуто плотной шторой, они могли не беспокоиться о навязчивом внимании журналистов, которые повадились запускать дроны даже к верхним этажам. В комнате царил уютный полумрак, который, как истинный заговорщик, готов был скрыть все секреты.

— Хочешь доверия — будет тебе доверие, — вздохнула она. — Надеюсь, я об этом не пожалею.

— А я надеюсь, что ты этому научишься и будешь доверять мне чаще, — заметил Леон. — Видишь, у каждого свои мечты! Но сейчас расскажи мне о том, что связывает тебя и Яна, прошу.

— Как это поможет тебе защитить меня?

— Это поможет мне понять, на чем сейчас строится твоя жизнь. Ведь все, — и журналистка, и Сирягины, и нападения на нас, — связано с тем, что ты Анна Мещерская. И я хочу понять, что это для тебя значит.

Она стянула парик, небрежно распуская собственные волосы. Они, отросшие до плеч, были окрашены в кофейный цвет, но краска постепенно вымывалась, обнажая седые пряди. Они не делали ее старше — скорее, создавали впечатление, что перед ним не человек даже, а какое-то неземное существо, случайно оказавшееся среди людей.

Он знал, что ее волосы поседели после смерти матери, такими и остались на всю жизнь. Психотерапевт об этом упоминал.

— Мы с Яном познакомились давно, еще в приюте, — признала Анна. — Точнее, это был не совсем приют. Это было нечто вроде летнего лагеря — на три месяца. Хорошая штука, организованная на деньги всяких там благотворителей. Реабилитационный проект для детей, пострадавших от насилия. Причем речь идет не о домашних шлепках по попе. По всей стране собирали детей, которых избивали, насиловали, издевались над ними, едва не убили… Ну и я там была, понятное дело! Сама идея была хороша — лагерь построили прекрасный, новые дома, сосновый лес, озеро и все такое. Но не учли, что мы были маленькими запуганными зверьками, более жестокими, чем обычные дети.

— Ничего себе у тебя подход! — нахмурился Леон.

— Это не мой подход, так и есть. Детский коллектив не всегда милосерден, это маленькая толпа. Но в нашем случае, это была толпа чудовищ.

— Ты не чудовище…

— Мы все там были чудовищами, — отрезала Анна. — Не потому что родились такими, а потому что нас такими сделали. Нам нужно было время, чтобы снова научиться быть людьми после того, что мы видели и пережили. Но в ту пору было еще рано, мы помнили о том, как нашу слабость использовали против нас, и хотели быть сильными. Это вело не только к быстрому объединению в стайки вокруг влиятельных лидеров и постоянной войне одиночек, но и к травле тех, кто откровенно слаб. Ян был среди слабых.

— Мне удалось найти информацию о суде над его отчимом…