— Там и половины правды нет! — рассмеялась она. — Понимаешь ли, Дмитрий Сирягин был редким ублюдком. Он получал удовольствие, издеваясь над мальчиками. Но с посторонними он соблюдал хоть какую-то осторожность, чтобы не оставить следов, он всегда думал на несколько шагов вперед. А вот Ян был полностью в его власти, с ним Сирягин не особо и сдерживался.

— Мы говорим об изнасиловании? — тихо спросил Леон. Ему нужно было спросить, хотя от самой мысли становилось тошно.

— Нет, если под изнасилованием ты подразумеваешь половой акт. Но не из жалости, просто Сирягину это было не нужно. Его возбуждал вид крови, избитой, беспомощной жертвы. Это тоже изнасилование — насилие и над телом, и над личностью, то, через что мальчишка младшего школьного возраста никак не должен проходить. Но Ян прошел. На суде он надеялся, что Сирягин наконец окажется за решеткой, однако этот урод откупился. Другие мальчики пострадали не так сильно, и за шуршанием банкнот их родители уже не соображали, какого монстра оставляют на свободе. Думаю, вернувшись к Сирягину, Ян бы долго не протянул. Его спасли неравнодушные работники опеки, которые лишили Сирягина родительских прав. Но и в приюте Яну приходилось нелегко. Из-за жуткого стресса замедлилось гормональное развитие, и Ян выглядел намного младше своих ровесников. Тощенький, маленький, слабый, красивый, как девочка, да еще и совершенно не умеющий за себя постоять, он казался нам жалким и ничтожным. Позором для нас, выживших! Мы боялись любой слабости, а Ян был для нас воплощением слабости. Поэтому ему доставалось даже от нас, таких же травмированных, покалеченных жизнью детей. Мы над ним насмехались, могли и подзатыльник отвесить, а он только шипел на нас, как загнанный в угол крысеныш, но никогда никому не жаловался. За годы жизни с Сирягиным он привык, что жаловаться бесполезно, все равно ему никто не поможет.

— Но ты ведь над ним не издевалась? — спросил Леон.

Анна снова засмеялась, и в этом смехе чувствовалась горечь и застаревшее, укрепившееся в душе сожаление.

— А я что, святая? Нет, я в ту пору еще была настроена против всего мира, я не прощала никому той слабости, которую боялась увидеть в себе. Вообще, любая жестокость чаще всего обусловлена страхом, что у взрослых, что у детей. Мы были переполнены страхом и бросались даже на тех, кто не был нам угрозой.

— Но потом вы с Яном все же сошлись, раз именно тебя он захотел сделать своей наследницей! Что вас свело вместе?

— Да как тебе сказать… Я стала ему крайне симпатична, когда оскопила его отчима.

— Что?!!

Вот такого поворота Леон точно не ожидал. Он всматривался в лицо Анны, пытаясь понять, шутка это или нет — ведь она улыбалась! Но в этой улыбке не было и тени веселья.

— Не все в моем прошлом будет тебе приятно, — только и сказала она.

— Но я все же предпочту услышать подробности, потому что краткая версия не очень-то понятна!

— Да, раз начала, скажу. День тогда был паршивый, с самого утра шел проливной дождь, и мы были заперты в четырех стенах. Тут и нормальные дети взбесятся, а уж мы — тем более. Всем нашим привычным мальчикам для битья доставалось, но Яну — особенно. Кто-то из наших подслушал разговор нянечек, выяснил, что ночью Ян обмочился из-за кошмара. В наши пустые головы не пришла светлая идея подумать, какие ужасы он пережил, раз его преследуют такие кошмары. Нет, мы уже упражнялись в остроумии. Шутки ниже пояса — конек тех, кто не очень умен. Тут мы превзошли сами себя, довели его до слез, он удрал в свою комнату и закрылся изнутри. Остальные переключились на других жертв, а вот мне впервые стало как-то не по себе, я почувствовала, что мы перегнули палку.

Она рассказывала обо всем этом так, будто роль одного из лидеров или одиночек далась ей легко. Но ведь у нее, если задуматься, не было никаких преимуществ! В то время ей было столько же лет, сколько и Яну, или немногим больше. Маленькая, худенькая, с искалеченной правой рукой, она тоже могла стать объектом насмешек — а стала одной из тех, кто бьет первым.

Она не говорила, что это было трудно. Но Леон и так все понимал.

— Когда все разошлись по своим комнатам, а няньки засели за телевизором или закрылись с охранниками, я решила сходить к Яну и посмотреть, как он там. Это было несложно: дождь создавал такой шум, что меня никто бы не заметил.

Пока она рассказывала, Леон невольно представлял ее — хрупкую девочку с седыми волосами и плотно перебинтованной рукой, уже не совсем ребенка, но еще и не подростка, немного нескладную, забавную, как подрастающий олененок. Она шла по полутемному коридору, стараясь не думать о том, что было в ее прошлом, и сосредоточиться только на настоящем. Она не боялась темноты, потому что научила себя не бояться.

Из-за ночных кошмаров и неумения ладить со сверстниками Ян жил один. Она остановилась перед его дверью и постучала — но никто не ответил. Да и света там не было, и Анна решила было, что он уже спит, когда почувствовала холод, стелющийся по полу. Он выбивался из-под двери, указывая на сквозняк, которого не могло быть при открытой форточке.

Это насторожило Анну, она постучала снова, уже громче, и позвала его, но ответа не было. Тогда она решилась повернуть ручку, а замков на дверях в лагере и не было — из соображений безопасности. Она опасалась, что Ян подпер дверь стулом; поговаривали, что он так часто делает. Однако путь оказался свободен.

Вот только Яна в комнате не было. Она увидела расправленную постель со скомканным одеялом, а еще — открытое настежь окно.

— Его комната была на первом этаже, и я решила, что он сбежал. Я подошла поближе и вдруг увидела, что защелка на окне сломана, а рама исцарапана снаружи. Ян не сбежал, кто-то вломился к нему, воспользовавшись шумом дождя и тем, что наши охранники отправились лапать медсестер. Яна не было… Я тоже вылезла через окно и отправилась искать его.

— Но не позвала никого из взрослых? — поразился Леон. — Почему?

— Из-за того, что ты сейчас так ругаешь… Я не умела просить о помощи. Я и сейчас не умею. Я тогда даже не думала о том, что кто-то может мне помочь, я рассчитывала только на себя.

— Да сколько же лет тебе тогда было?

— Немного. И если продолжишь доказывать мне, что я вела себя как дура, наш разговор будет завершен.

— Молчу. Продолжай, пожалуйста.

Она выбралась из комнаты и мгновенно оказалась во власти дождя. Ночное освещение в лагере оставляло желать лучшего, ливень стоял сплошной стеной, и Анна догадывалась, что ее вряд ли увидят или услышат, если она пойдет дальше в лес.

Но остановиться она не могла. Ей было стыдно из-за того, как она вела себя с Яном, и страшно за него. А еще…

— Я вспомнила собственное прошлое. Миновало уже несколько лет, а оно не отпустило меня… Некоторые вещи не отпускают никогда. Из-за этого мне было страшно, но это же давало мне сил. Когда убили мою мать, я была беспомощной и жалкой. С тех пор я старалась измениться, и той ночью я вдруг попала на первый в своей жизни экзамен. Чего я добилась? Стала ли другой? Могу ли я что-то изменить, или мне, как раньше, дозволено лишь наблюдать и спасать свою шкуру? Всего этого я и правда не знала. Но я хотела узнать.