мне кажется, почему-то придаёт ей привлекательность, будто имеешь дело с живым человеком, некую человеческую душевность. По большей части Окава течёт по Кантоской равнине, почва которой состоит главным образом из красновато-коричневой глины, и, лишь тихо протекая по огромному городу, именуемому Токио, воды, что-то бурчащие, подобно грязному, морщинистому, нелёгкому в обращении иудейскому старцу, обретают какое-то спокойствие, дружелюбие, податливость. И хотя река течёт по городу, она беспрерывно сообщается с такой великой тайной, как море, поэтому воды в ней не такие тёмные, как в канале, соединяющем реки. Она не спит. Мне почему-то кажется, что воды её всегда в живом движении. Мне ещё кажется, что цель их движения – чудо вечности, не имеющей ни начала, ни конца. Я испытываю невыразимую радость от того, что напоминающие душистое масло зеленоватые воды, протекая между мостами Адзумабаси, Умаябаси, Рёгокубаси, омывают гранит и черепицу мостовых опор.

У берега воды обдают брызгами бумажные фонарики береговых кабачков, серебристую нижнюю сторону листьев колышущихся ив, а когда на их пути встают шлюзы, они, издавая звуки, напоминающие игру на сямисэне, как бы жалуются лотосам на послеполуденную прохладу и, перемежаясь с хлопаньем крыльев слабодушных домашних уток, поблёскивая, тихо протекают под камбузами, где нет ни живой души; цвет этих тяжёлых вод вызывает непередаваемо тёплое чувство. По мере приближения к мостам Рёгокубаси, Синъобаси, Эйтайбаси воды реки, смешиваясь с удивительно тёмно-тёмно-синим приливом, сквозь повисшие в воздухе грохот и пыль, как горячий лист жести, отражают яркий свет солнца и, покачивая гружённые углём баржи и старые пароходы с облупившейся белой краской, объединяют дыхание природы и дыхание людей, а тепло ещё раньше слившихся вод, когда они текут по городу, всё равно не исчезает.

Особенно под вечер марево над рекой и разлитый в вечернем небе сумеречный свет придают водам Окавы не в фигуральном, а в прямом смысле слова поразительные тона. Наверное, никогда в жизни я не смогу забыть, как, стоя в одиночестве, опершись локтями о борт парома, безмолвно глядя на начинающую темнеть реку, на которую опускался туман, видел темно-зелёную воду, восходящую на небе над тёмными домами огромную красную луну, и из моих глаз непроизвольно лились слёзы.

Мережковский говорил, что каждый город имеет свой собственный запах. Запах Флоренции – это запах белых цветов ириса, пыли, тумана, лака старинных картин. Если кто-то спросит меня о запахе Токио, я без малейших колебаний назову запах вод Окавы. Речь идёт не просто о запахе. Цвет вод Окавы, шум вод Окавы и есть цвет любимого мной Токио, его голос. Только потому, что существует Окава, я люблю Токио, только потому, что существует Токио, я люблю жизнь.

Недавно я узнал о ликвидации переправы Итинохаси. А в самом скором времени исчезнет и переправа Микурабаси.

Творчество

Ты говоришь: «Пиши свои новеллы». Когда мне удаётся писать, обязательно пишу. Но, к сожалению, никак не удаётся. Как это ни прискорбно, я так перегружен служебными обязанностями, что нет времени взяться за перо. Разговариваю с людьми, и они потом описывают это в своих произведениях. Существует десять, а может быть, даже двадцать новелл, в которых использован подаренный мной сюжет. Речь идёт, разумеется, о произведениях самых известных писателей. (Хочу только обратить твоё внимание на то, что подаренный мной сюжет по большей части – моё собственное творчество. Разумеется, до сих пор я никому об этом не говорил.) Таким образом, нет ни одного человека, который бы, выслушав мой правдивый рассказ, не превратил его в новеллу. Я всегда своим воображением создаю факты, напоминающие новеллы, и рассказываю их своим друзьям-писателям, будто они имели место в действительности. Не проходило и десяти дней, как они превращались в новеллы. Свои новеллы я пишу таким же способом. Только в большинстве случаев я не бываю удовлетворён мастерством, но тут уж ничего не поделаешь.

Конечно, чтобы выдать свои рассказы за правду, необходимы определённые условия. Иногда я сам становлюсь их главным героем, а иногда использую в качестве образца супружеские отношения своих друзей. Но проблема прототипа никогда не возникает. Вернее, не должна возникать. Сам прототип на деле не служит тому, чему служит дарованный мной материал, да и мои друзья писатели, чем серьёзнее поднимаемая проблема, будь то прелюбодеяние, будь то воровство, с позиций морали избегают упоминать прототипа. И вот произведение опубликовано. Автор получает гонорар. Меня читают и говорят, что я в полном порядке. Честно говоря, мне бы следовало поблагодарить писателей, но они сами хотят меня благодарить, и пусть делают это.

Однако недавно я попал в весьма щекотливое положение. Дело в том, что я сделал героем своей новеллы такого человека, как К. Всем известно, что сэнсэй всё ещё толстовец, вот я и подумал, что было бы интересно описать в любовной новелле его связь с гейшей. Через пять-шесть дней после того, как новелла появилась, он пришёл ко мне и стал осыпать упрёками. Сколько я ему ни доказывал, не о тебе, мол, я писал, он и слушать не хотел. Если бы я сразу сказал ему, что появление этого сюжета не моих рук дело, всё было бы хорошо, и то, что я не сделал этого, было моей серьёзной оплошностью. Герой новеллы писатель К., о котором я рассказываю, окончивший университет малодушный человек, который мог нанести ущерб доброму имени настоящего К., потому-то я, боясь этого, сделал его человеком, не ассоциирующимся с определённым прототипом. Поведение К.-куна показалось мне странным, я стал допытываться, почему он считает себя прототипом моего героя, и был поражён – оказывается, он в самом деле тайно развлекался с гейшей. Но ведь таких, как он, хоть пруд пруди. Мне не оставалось ничего другого, как покорно взять на себя вину за то, что непроизвольно выдал секрет личной жизни, и принести извинения К.-куну. Мне стало не по себе, поскольку вышло так, что и я пострадал ни за что. Но так или иначе, с тех пор мои друзья писатели получили доказательство, что материалы, которыми я их одариваю, чистая правда. Они оказались не такими уж дураками.

Однако стали происходить интересные вещи. Когда-то я написал новеллу, в которой рассказал о том, что М. полюбил чужую жену. Сюжет её состоял в том, что герой, приняв мужественное решение попрать социальные нормы и жениться на этой женщине и столь же мужественное решение никому не открываться в этой любви, устанавливает с ней целомудренные, чистые отношения. Узнав об этом, мои друзья писатели с тех пор прониклись к М. большим почтением, стали преклоняться перед ним. На самом же деле М. человек совсем не мужественный, не способный устоять перед искушением. Зная