Она нашла среди россыпи дисков нужный и вставила его в музыкальный центр, что располагался под фотографией. Затем подошла и села рядом с ним.

– Это называется Прелюдия D flat major… – не глядя на него, объявила она.

Вытянув руку с пультом и запустив запись, она бросила пульт рядом с собой и сложила руки на коленях. Он накрыл ее руку своей – она не пошевелилась. Так они и сидели, пока возбужденная лавина звуков славила долгожданное событие. Со стены напротив смотрел на них с ободряющей (с одобряющей?) улыбкой ее покойный жених.

Музыка кончилась, и она, не дожидаясь, когда он решится нарушить границу прямо здесь, на диване, резко встала.

– Поздно уже. Пойдем спать, – объявила она. И добавила с коварной наивностью: – Или, может, хочешь, чтобы я постелила тебе на диване?

Он с укором взглянул на нее и ответил мягко, но убедительно:

– Если можно, Наташенька, я хотел бы спать с тобой.

– Хорошо, – покраснела она. – Иди, я сейчас приду!

Он ушел, и она отправилась в ванную, чтобы дать ему возможность раздеться и лечь, а не обнажаться друг у друга на виду, к чему она еще не привыкла. В зеркале отразилось фарфоровое сияние глаз ее двойника.

«Все! Теперь ты больше не резиновая кукла!» – обратилась она к отражению, гордым жестом поправляя волосы.

Пройдя в темноте на свое место, она сбросила халат, скользнула под одеяло и вытянулась на своей половине. Он осторожно подобрался и припал к ее губам. Последовали уже знакомые и такие приятные ощущения. Он не торопился и колдовал то почтительно и трепетно, то властно и требовательно, превратив ее тело в дрожащее продолжение помутившегося разума. Он укладывал ее на бок, на спину, на живот и, манипулируя своим чутким инструментом, оглаживал и придерживал, помогал бедрами, позволял цепляться за него и опираться всем телом. Она даже не заметила, как оказалась на нем и закачалась на шлепающих волнах, то наклоняясь вперед, то откидываясь назад. Он долго подсаживал ее на вершину удовольствия, пока она бурно и несдержанно не возвестила, что достигла ее. Очутившись с ней наверху, он бережно повел ее по гребню, оберегая, ликующую, от неосторожно резких движений, способных помешать ее нечленораздельным восторгам. Их проявления настолько противоречили ее законопослушному облику, что он отнес их на счет ее долгого воздержания. Наконец она с протяжным воем свалилась лицом вниз, завалив его копной густых волос. Тут уж и сам он, стиснув дрожащую всадницу, сорвался и покатился с ней к душистому, мшистому подножию…

Потом он уложил ее, безвольную, на спину и принялся успокаивать, собирая губами драгоценный нектар ее испарины. Отвернув голову, она, кажется, задремала, и он осторожно потянул на нее одеяло. Она очнулась и пробормотала заплетающимся голосом:

– Нет, нет, мне еще в ванную…

Затем медленно встала, натянула халат и ушла, пошатываясь. Когда он, в свою очередь, вернулся из ванной, она уже лежала, зарывшись в одеяло и приготовив для него другое.

– Вот тебе второе одеяло, я уже почти сплю… Спокойной ночи, Димочка… – пробормотала она сонным голосом и почти тут же заснула. К тому моменту было около трех часов ночи.

Он долго не мог уснуть, прислушиваясь к ее сну. Она спала, отвернувшись и забрав с собой неслышное дыхание.

«Сколько в ней неподдельной чувственности! – думал он. – Ни малейшей игры, полное отсутствие фальши, все естественно и живо… Она действительно само совершенство… К тому же страстная необыкновенно… Интересно, она всех так царапает или только меня? Это просто чудо, что она обратила на меня внимание… Ведь кругом столько крутых кобелей… Да, придется за нее побороться… Кстати, это второе одеяло и этот халат… Сдается мне, кто-то у нее до меня был, и она принимала его здесь… Ах, Наташа, Наташа! Никогда не узнать мне твоих тайн! Впрочем, и свои я не все открою…»

Она проснулась около девяти, разом все вспомнила, и комната осветилась тихим торжеством. Он спал, отвернувшись. Она легла на тот же бок, что и он, и смотрела на его неподвижную, укрытую одеялом спину, на светлый стриженый затылок с короткими мягкими волосами, на аккуратное розовое ухо, не заметившее ее пробуждения. Королевич, разбудивший спящую красавицу. Это его вкрадчивые ласки сотворили чудо. Боже мой, боже мой: ее сон длился целых двенадцать лет! Подумать только – ее лучшие годы потрачены впустую!

Она вспомнила корявые ласки Феноменко, который если и ласкал ее, то лишь затем, чтобы разогреть свою паяльную лампу. Вспомнила его натужное механическое усердие, с которым он взбивал липкую лаву, что вырывалась вдруг из него наружу вместе с его учащенным собачьим дыханием и пóтом. Вспомнила, и ее передернуло от омерзения. Недалеко от него ушел и Мишка. И даже Володя, ее любимый Володя, при котором она не стеснялась разгуливать нагишом, не имел терпения ее ласкать! Это они, ее мужчины, внушили ей мысль, что ее удел – доставлять им удовольствие. И вдруг нашелся тот, кто считает иначе! И вот он здесь, рядом с ней и в ее полном распоряжении! Неслышно выбравшись из кровати, она укрылась в ванной и предалась неуемному ликованию.

Какой, однако, уверенный и гордый у этой зеркальной куклы взгляд! Как распрямилась ее спина и расправились плечи! И чему она беспрестанно улыбается? И откуда у нее под глазами эти тени неподдельной любовной усталости? Уверенная, гордая и, можно даже сказать, вызывающе счастливая! И вместе с тем особая томность, какой не было в ней еще вчера, смягчила ее черты. С замиранием раздула она уголек той вчерашней сладкой боли, что взрываясь в ее нежной раковине, накрывала ее волнами гибельного восторга. Уголек вспыхнул, и тело откликнулось легкой летучей судорогой.

«Не потому у меня получилось, что смог он, а потому он смог, что во мне ЭТО есть!» – подумала она. Неблагодарная, по существу, мысль. Ничего удивительного, если иметь в виду, что любовь не замечает недостатков, а нелюбовь – достоинств.

…Когда он проснулся, то обнаружил вместо нее аккуратно сложенное одеяло. День уже окрасил занавески голубой акварелью, разбавив тишину спальной расчетливой неплотностью окна.

«Я – в ее кровати! Немыслимо!» – тут же вернулся он к самому главному.

Он сел и оглядел спальную. Кроме широкой, густого серого цвета кровати здесь было перламутровое трюмо с маленьким стульчиком на гнутых ножках, два приземистых витиеватой работы кресла, украшенные вертикальным чередованием зеленых и золотых полос, стройный, высотой ему по пояс комод, два ночных столика, недовольные тем, что их тусклые полированные лица скрыты журналами и прочей случайной ерундой. Часы на одном из столиков показывали десять утра. Он встал, закутался в халат и осторожно вышел в гостиную. Там он поменял халат на брюки и рубашку и двинулся на запах кофе. Она сидела за столом, отодвинув от себя пустую чашку.

– С добрым утром! – с порога смущенно приветствовал он, не торопясь подкреплять приветствие крепким поцелуем раньше, чем определит градус ее настроения.

– А вот и Дима! А ты, оказывается, большая соня! – пропела она, вставая с улыбкой ему навстречу.