То Новогодье должно было запомниться жителям столицы надолго… и, конечно, запомнилось. Со всего побережья люди съехались, в гостиницах и на постоялых дворах народу было, как серебрушки в нерест. И город в те дни стал невероятно красив — и добр невероятно.

Коронацию мы устроили не просто как политическое событие, а как сказочное чудо. Ещё с рассвета оркестр Королевской Оперы в украшенном заснеженными ветвями и фонариками павильоне на площади Дворца играл мелодии из «Хрустального сердца» и «Дочери вод». Детей угощали карамельными рыбками и булочками со звёздочкой из фольги, а взрослым наливали пунша — и всем дарили открытки с гравированным портретом Виллемины, очаровательной, как вестник небесный. А к началу службы оркестр сменили певчие из храма Путеводной Звезды и Благих Вод — и Виллемина прошла до храма по коврам, расстеленным прямо на снегу, как дивное видение, вся белоснежная: в средневековых робах, в кружевах, как в инее, в бриллиантовом огне… Её сопровождали белые фрейлины с синими бантами и наши младшие мальчики в белых и голубых костюмах средневековых пажей. Даже я в этом белом облаке кружев и парчи выглядела настолько роскошно, что сама удивилась, а на Тяпку мы надели белоснежную курточку, белые штанишки и пинетки — она смотрелась почти обычной собакой, обряженной в забавные одёжки. Только нервно хахала и разок попыталась снять пинетку — ну она вообще редкая умница.

Толпа народу, пришедшая смотреть на коронацию, аж замерла, когда Вильма появилась. Уже потом начали орать: «Да здравствует королева!» — и орали, мне показалось, с таким энтузиазмом, который тяжело подделать искусственно. Хотя наши люди в толпе, конечно, были. На всякий пожарный случай.

У входа в храм Виллемина улыбнулась своим подданным, и её запечатлели для потомков операторы модной и удивительной новинки — светописца. Тоже красиво ведь: пых! пых! — ослепительные вспышки — и ребята утащили с дороги свои громоздкие машины. Мы ещё загодя пообещали газетёрам: будут светописные изображения, а не рисунки какие-то там, как обычно.

А в храме, когда Иерарх Агриэл, высоченный прямой старик, белоснежно-седой, как Отец Благих Вод на древних изображениях, возлагал на Вильму аквамариновый венец Прибережья, случилось совершенно неожиданное и незапланированное чудо.

Видимо, настоящая благодать.

С утра день стоял довольно пасмурный, порошил снежок, — но когда Виллемина вышла из Дворца, тучи начали потихоньку расходиться. И во время коронации откуда-то сверху, со свода, прямо на Вильму упал солнечный луч. На удивление: будто в небесах навели прожектор.

И все, кто смотрел в храме, ахнули — совершенно естественно.

И светописец, который был в свите, пыхнул и щёлкнул ещё несколько раз, хоть сильно подкованный в технике совёнок Ларс шепнул мне: «Вряд ли получится такой свет на карточке».

А я ему ответила еле слышно: «Не получится — художники поправят».

После службы Виллемина пошла из храма, а на площадь уже подали белую с серебром карету, и лошадки, шестёрка, тоже были белые: коронуем белую королеву — наш чистый свет. И шествие вышло хоть куда: карета государыни, открытый экипаж, с которого Иерарх Прибережный раздавал всем благословения, королевский кавалерийский полк с трубачами и барабанщиками, гарцующие верхом молодые аристократы… Весь народ валил за нами на гвардейский плац, где уже было построено каре гвардейцев, а прочие готовились к параду, — и Виллемина поднялась на помост в хвойных ветках и звёздочках, чтобы приветствовать войска.

Мы сделали настолько красивый праздник, насколько вообще возможно. Городские гуляния продолжались до полуночи: повсюду в городе играли оркестры и горели фонари, повсюду продавались горячий пунш, сладости и пирожки с рыбой, и на всех площадях, где можно было устроить танцы, мы устроили танцы. И никто не расходился, потому что люди ждали гвоздя программы, — а гвоздь программы наступил в полночь, на набережной за Дворцом, когда все фонари погасили, оставили только свечи, и стали видны звёзды, потому что к ночи слегка подморозило, как по заказу.

Звёзды осыпали всё небо — и, в общем, никто бы не усомнился, что Господь и впрямь глядит на наш мир, а с ним все ангельские сонмы. Море, спящее подо льдом, казалось парчовым белым покровом на мире — и снег поблёскивал, как крохотные бриллианты на этом покрове.

Взору Божьему отслужил сам Иерарх, голос у него был о-го-го, профессионально поставленный, не просто громкий, но и проникновенный, трогательный — в общем, правильный голос. И после традиционного обращения «Узри, Отче Небесный, чада свои» Агриэл ещё добавил молитву во здравие и славу государыни — а потом уже хор запел.

А Виллемина стояла рядом с помостом для причта, как прихожанка, — в окружении нас всех, в шубке из драгоценных междугорских лис, совершенно серебряной, со свечой, — и я думаю, что очень и очень многие её такой запомнили навсегда. Юная государыня, которая вместе со своим народом молится под звёздным небом.

Лучше и выдумать было нельзя.

И уже в третьем часу пополуночи, в любимой гостиной, озябшие, как бродячие кошки, потому что невозможно было, конечно, одеться по-настоящему тепло, мы с ней сидели на диване, укутавшись в один пушистый плед, отогревались — и она выдохнула:

— Мы хорошо отработали сегодня, дорогая Карла. Хорошо. Я даже не буду пока звать Броука — о том, что сегодня было плохо, мы узнаем завтра.

— Ого, — удивилась я. — А почему ты думаешь, что где-то было плохо?

Виллемина чуть-чуть усмехнулась:

— Иначе просто быть не может.

Тяпка положила ей голову на колени, и Вильма гладила её между ушей. А мне стало слегка не по себе:

— Но ведь прошло настолько здорово… Знаешь, я даже не ожидала, что выйдет так здорово.

— Благодать, наверное, — печально улыбнулась Виллемина. — Или везение. В любом случае — возблагодарим Господа, как сможем, милая Карла: завтра у нас будет непростой день.

Именно так и получилось.

На следующий день мы проснулись рано. Оказывается, Вильма тоже любила это милое время: раннее утро после Новогодья, когда все гуляли всю ночь, город спит, стоит просвеченная сонная тишина, а в мире такая нежная благодать, будто Господь после вчерашних молитв на него хорошенько посмотрел — и отряхнул от зла, как от пыли.

И мы сидели на широком подоконнике в одних рубашках и нижних юбках, улыбались непонятно чему, пили подслащённое молоко и смотрели на сонную площадь Дворца. Её чуть-чуть припорошил снег — и на том снегу ещё следов не было.

— Начало дня — просто хорошее, — сказала я.

— Поглядим, — улыбнулась Виллемина и позвала