– Что? – У Джона был ничего не понимающий вид.

Томас повторил сказанное.

Корнуоллис уставился на огонь, поскреб своей худощавой, но сильной рукой голову, а потом снова повернулся к Питту.

– Сожалею, но дать вам больше людей в помощники я не могу, – ответил он тихо. – Мы все еще храним смерть Гревилла в тайне. Надеюсь, что к моменту обнародования этого известия мы сможем также сообщить и о том, что поймали убийцу.

Суперинтендант знал, что ничего другого его шеф и не мог сказать, но сердце у него сжалось. Он чувствовал себя так, словно его вталкивают в постоянно сужающийся тоннель.

– Есть ли новая информация в связи с делом Денби? – спросил он.

– Немного. – На этот раз наступила очередь Джона выглядеть виноватым. – Мы проследили все его перемещения за несколько дней перед убийством, и нам теперь известно, что в последний вечер он был в пивной «Собака и Утка» на Кинг-Уильям-стрит, – рассказал он. – Его видели, когда он разговаривал с молодым светловолосым человеком, а затем к ним подошел мужчина среднего возраста, широкоплечий и с не совсем обычной походкой: он шаркал, словно у него были кривые ноги. – Корнуоллис пристально посмотрел на своего собеседника и добавил: – Бармен сказал, что у него также какие-то странные глаза, очень светлые, но блестящие.

– Но кебмен, который покушался на жизнь Гревилла, тоже… – выдохнул Томас. – Да, вот еще причина, почему мне обязательно нужно отыскать этого черта!..

– Нам, Питт, – поправил его Джон, – и мы найдем его в Лондоне, а вы постарайтесь узнать, кто же из этих четырех ирландцев убил Эйнсли Гревилла. Мы должны это узнать до того, как они уедут из Эшворд-холла, – ведь мы не сможем задержать их там больше чем на несколько дней.

– Да, сэр, – кивнул Томас.

Грейси придала хризантемам живописный вид и поставила вазу на стол в гардеробной, а затем скользнула по лестнице вниз, словно в чудесном полусне. Она не видела в холле портретов, на которых изображались предки первого мужа Эмили, не замечала и самих деревянных панелей. Перед глазами у нее стояло другое: стекла оранжереи, отражающие свет. Она чувствовала запах земли и сырых листьев и по-прежнему восхищалась бесконечными цветочными рядами. Ей то хотелось припомнить каждое слово разговора с Финном, то, уже в следующий момент, все эти слова не имели для нее никакого значения. Главным сейчас было ее чувство и тепло, разливающееся в ее душе. Девушка знала: если будешь чересчур задумываться, что это все означает, то прекрасное ощущение может исчезнуть. Есть ноты, а есть музыка. И если волшебство красивой мелодии рассеется, то останутся лишь черные закорючки на белой бумаге, а музыка умолкнет…

Горничная шла, перекинув через руку вечернее платье Шарлотты. Из-за маленького роста ей трудно было держать его повыше, чтобы его трен[10]не волочился по полу.

– Грейси!

Она почти не слышала зовущего ее голоса.

– Грейси!

Наконец служанка остановилась и обернулась. За ней вниз по лестнице бежала взволнованная мисс Эванс.

– Что случилось? – спросила мисс Фиппс.

– Что ты делаешь? – спросила Долл, взяв ее за руку. – Мы не должны носить платья по парадной лестнице! Что, если кто-нибудь выйдет из двери! Вот ужас! Для этого существует черная лестница. А по этой можно спуститься, если кто-нибудь пошлет тебя в передние комнаты.

– О! Ага. Точно. – Грейси знала об этом запрете. Просто она задумалась о другом и забыла о правилах.

– Что с тобой, в каких облаках ты витаешь? – спросила, смягчившись, ее приятельница. – Ты что, шерсть собираешь?

– Чего? Какую такую шерсть? – Не осознавая, что делает, Фиппс опустила руку, и трен упал на пол.

Долл взяла платье у нее из рук. Она была выше Грейси на шесть дюймов, и для нее не составляло труда держать его на должном расстоянии от пола.

– Шерсть, которую овцы оставляют на пастбище. Бесполезное занятие в смысле. Так говорят, когда кто-то пускается в мечты… – Она покачала головой. – Ты собираешься погладить платье? Да, теперь оно нуждается в этом. Но сначала надо почистить подол. – Эванс одобрительно осмотрела шелк. – Цвет замечательный. Мне всегда казалось, что таким должно быть море вокруг необитаемых островов.

Но у Грейси не было времени размышлять о всяких островах. Самые прекрасные события происходили в английских садах, когда год подходит к концу. И самыми прекрасными для нее цветами были сейчас белый и зеленый[11]. Она послушно проследовала за Долл через дверь, обитую зеленой байкой, по коридору, повернула налево, мимо кладовой, буфетной для лакеев и чулана, где развешивали убитых на охоте фазанов и другую дичь, миновали кладовку с углем и так дошли до прачечных и гладильной комнаты. Мисс Эванс повесила голубое платье на вешалку и тщательно его осмотрела, попутно отряхивая пылинки, а потом влажной тряпкой прошлась по его подолу.

– Получается неплохо, – сказала она, немного воодушевляясь. – Пусть с минуту посохнет, а потом мы его прогладим. Миссис Питт ничего не заметит. Хорошее у тебя место. Счастливица ты.

Внезапно Грейси совсем забыла про Финна Хеннесси. Теперь она видела только горестное выражение, появлявшееся иногда на лице Долл, выражение глубокого острого одиночества и боли – непроходящей, постоянной, прорывающейся только тогда, когда горничная не следила за собой.

– А ты разве не счастлива? – спросила Фиппс очень тихо.

Она хотела также спросить, неужели миссис Гревилл недовольна своей служанкой, но удержалась. Да и не в том было дело. Это была бы слишком поверхностная причина для грусти. Нельзя понять, как господа относятся к слугам, по тому, как те держатся на людях, но ей казалось, что Юдора всегда одинаково со всеми любезна. А с другой стороны, взять хотя бы мистера Уилера. Он всегда так спокоен, никогда не суетится, но смертью мистера Гревилла был просто потрясен. Он, конечно, понимал, что такое убийство, и раньше, но ведь в данном случае убили его хозяина…

Спина у Долл стала прямой и напряженной.

– Так, значит, ты не рада, что у них работаешь? – повторила Грейси. Ей вдруг стало очень важно узнать ответ на свой вопрос.

Ее приятельница шевельнулась и подняла руку к полке, словно в поисках крахмала, синьки или еще чего-нибудь, нужного для стирки, хотя все снадобья были в банках с аккуратными наклейками, на которых было написано, что содержится в каждой банке. А горничная Юдоры хоть и подняла руку, но так ничего и не взяла.

– Ты мне очень нравишься, – ответила она наконец, тщательно подбирая каждое слово, но делая при этом вид, что ей как будто бы все безразлично, – и мне не хотелось бы, чтобы тебя обидели.

Она бесцельно поменяла местами две банки, все еще стоя к Грейси спиной.