– Да, конечно, было, – согласилась Грейси. Она чувствовала в душе гнев, а на сердце ее навалилась тяжесть. Девушке казалось, что она проглотила камень и теперь он давит на ее внутренности. – А когда это было?

– Три года прошло. Но сердце болит все равно.

Да, ничего утешительного… Но, по крайней мере, это случилось все-таки не совсем недавно. Вряд ли Долл сейчас убила бы хозяина из мести. У нее было для этого три года, и за это время она ничего ему не сделала.

– А кто еще об этом знает? – прошептала Фиппс.

– Больше никто.

– А миссис Гревилл, а кухарка? Кухарки во все суют нос и все примечают.

Девушка едва не прибавила «как я слышала», но вовремя сдержалась – этим бы она выдала тот факт, что у Шарлотты в доме нет кухарки.

– Нет, – ответила горничная миссис Гревилл.

– Но они должны были что-нибудь подумать. У тебя вид, наверное, был, будто сердце разбилось… И такой и остался.

Долл вздохнула, и ее вздох перешел в рыдание. Грейси еще теснее прижала ее к себе.

– Они просто думают, что я влюбилась! – гневно фыркнула ее подруга. – А я хотела бы… От этого сердце не так болит.

– Не знаю, – тихо отозвалась Грейси. – Но если ты его не убивала, тогда кто же убил?

– Не знаю, клянусь тебе! Кто-то из ирландцев.

– Ну, если бы я была на месте миссис Гревилл и узнала то, что ты мне рассказала, я бы сама его убила, и дело с концом, – честно призналась Грейси.

Эванс отодвинулась и села, выпрямившись. Глаза у нее покраснели, лицо было в слезах.

– Но она не знала! – страстно запротестовала служанка Юдоры. – Она не знала, Грейси! Иначе она бы никогда не смогла промолчать. Я это точно знаю. Я ведь с ней каждый день.

Грейси молчала. В этом Долл, несомненно, была права.

– Ну, сама подумай, – горячо настаивала та, на время позабыв о собственных страхах, – ты ведь тоже горничная своей леди. Ты знаешь все, что делается в доме, так? Все знаешь о своей хозяйке. Знаешь ее лучше всех, лучше мужа, лучше ее матери…

Грейси не хотелось спорить. Ее дом не был похож на тот, в котором жила Долл. А Шарлотта совсем не такая, как Юдора Гревилл.

– Наверное, – вздохнула она.

– Но ты никому не рассказывай! – вцепилась Эванс в ее руку. – Смотри!

– Ну кому мне рассказывать? – Грейси слегка покачала головой. – Такое с каждой может случиться, если она хорошенькая.

Однако услышанное грызло ее весь день, и она не могла отделаться ни от жалости к Долл, ни от гнева на Гревилла. Более того, доверие, оказанное ей горничной Юдоры, подрывало верность Грейси мистеру Питту, однако она решила, что ничего ему не скажет. Девушка действительно верила, что мисс Эванс не убивала своего хозяина и точно знала, что хозяйке ничего не известно о том, как с ней обошелся Гревилл. Ни одна женщина не сможет сделать вид, будто ей неизвестно про такое поведение мужа, и ничем не выдать свое знание, прежде всего перед самой пострадавшей. Если б у Грейси была такая страшная тайна и Шарлотта узнала бы о ней, горничная сразу это поняла бы.

Питт вернулся после наступления темноты. Одежда его пропылилась и запачкалась. Тело его все еще было деревянным после верховой поездки, а сейчас он еще и выглядел страшно усталым. Грейси показалось, что скорее всего хозяин сейчас не станет переодеваться и спускаться в столовую, чтобы проявить учтивость воспитанного человека, а уляжется спать. Ему и так постоянно надо было прислушиваться к разговорам и следить за всеобщим эмоциональным напряжением, а теперь вид у него был и вовсе как у потерпевшего поражение, и горничная могла только догадываться, что хозяину сказали в Лондоне.

Шарлотта уже переоделась в наряд из голубого шелка и спустилась к обеду. Выглядела она замечательно. Для себя миссис Питт считала главным делом как можно зорче наблюдать и как можно больше слушать – кто знает, вдруг откроется что-нибудь важное! Поэтому она торопливо поздоровалась с мужем, когда тот вошел, и наскоро осведомилась, что ему сказал Корнуоллис.

И только Грейси знала, каких усилий ей это стоит. Ее хозяйка была натянута, как струна, и даже не могла туго зашнуроваться в корсет, до того у нее болела от напряжения спина. Голова у нее тоже болела – так сильно, что не помогало ни огромное количество лавандового масла, ни таблетки от простуды. Спустя полчаса после того, как миссис Питт выпила лекарство, можно было ожидать, что боль пройдет, но она вдруг возобновилась с новой силой. Однако Шарлотта никому об этом не сказала.

Мисс Фиппс стояла на пороге гардеробной и наблюдала, как Питт старается вставить косточки в воротничок рубашки. Да, этот Телман просто никчемушник! Все это должен был сделать он.

– Я вам помогу, сэр, – предложила горничная и шагнула вперед.

– Спасибо. – Томас подал ей рубашку, и Грейси, взяв косточки, стала быстро и ловко продевать их в отверстия.

– Сэр? – неуверенно заговорила она с ним.

– Да, Грейси! – Суперинтендант живо обернулся. Он был весь внимание.

Девушка не собиралась ничего ему рассказывать, но вдруг обнаружила, что делает именно это. Слова так и сыпались у нее изо рта, и невозможно было притворяться, что она не задала Долл те или иные вопросы, раз уж у них был настолько откровенный разговор.

Грейси чувствовала себя очень скверно, однако отступать было уже поздно. Она выдала Долл, которая и так сильно пострадала… Но что, если это миссис Гревилл убила своего мужа? Если она узнала, как он поступил с ее служанкой, у нее была для этого веская причина. Тем более что Грейси не могла лгать Питту, а ведь промолчать – это все равно что солгать. Она слишком многим была ему обязана, и Шарлотте тоже. Девушка никогда не простила бы себе, что утаила от Томаса информацию и из-за этого его стали бы упрекать в неудаче, а она, зная правду, могла открыть ее, но промолчала.

У самого Томаса тоже не было выбора. Ему пришлось спуститься к обеду, и все время, пока суперинтендант сидел за столом, он то так, то этак ворочал в уме услышанное от Грейси. К разговору вокруг Томас едва прислушивался – в частности, к тому, что говорила Эмили, у которой от нервного беспокойства блестели глаза: ей надо было внимательно следить за гостями и одновременно за слугами. Не слушал полицейский и того, что говорил Джек, внешне гораздо более оживленный и веселый, чем был на самом деле. Пропустил он мимо ушей и слова Шарлотты. Сегодня его жена была бледнее обычного, мало ела и старалась заполнить разговором все время возникающие паузы.

Еда, при всей ее изысканности – такую Томас раньше мог лишь представлять в воображении, – не доставляла ему никакого удовольствия. Он мог думать только о том, что рассказала Грейси. Это была самая отвратительная история, какую он когда-либо слышал! И лишь когда подали пирог с крыжовником и глазированные меренги, суперинтендант внезапно удивился, обнаружив, что нисколько не сомневается в достоверности этой истории. Очевидно, причина была в его личном отношении к другим поступкам Эйнсли Гревилла, отчего он даже не подумал, что Долл могла обмануть его горничную. Человек, который проявился в письмах, прочитанных Томасом в Оукфилд-хауз, именно так и мог поступить. Из-за своего высокомерия и черствости по отношению к женщинам он мог отнестись к Эванс, как к своей собственности, которая раз в неделю получает жалованье и поэтому обязана выполнять его волю. Достаточно скверно уже то, что он использовал ее для своих эгоистических нужд. Увы, это, к сожалению, не такая уж редкость. Но вот то, что он заставил ее сделать аборт, поставив перед альтернативой стать уличной женщиной, – непростительно. Питт не мог игнорировать эту историю, не мог предать ее забвению: такой поступок Гревилла был слишком серьезным поводом для убийства, и полицейский не мог не расследовать эту возможность.