«Анфан террибль»! В смысле… балбесы одни кругом. Да еще и наркозависящие.

Пойду, пожалуй…

– Всем оставаться на своих местах! Работает… э-э… изобразительно-художественная экспертиза от городского отдела внутренних дел. Всем понятно?

Куда уж понятнее! Почти «Маски-шоу».

В проеме входных дверей вижу Аниськина с какой-то раскрытой ксивой над головой. Под мышкой – толстенная папка с документами. Готов поспорить – там пачка газет, минуту назад купленных в «Союзпечати» за углом. За спиной моего напарника – толстый милиционер с застенчивым лицом вороватого директора овощебазы. Глазки у него, понятное дело, – бегают из стороны в сторону: не привык, значит, к авантюрным прожектам. Кто это, интересно – кинолог? Паспортист? Патрульно-постовая служба?

Вот же чудило этот Аниськин. Спугнет же сейчас удачу!

– Послушайте, товарищ… Кто вы по званию?

– Тебе что нужно, парень? – выглянул из-за плеча моего напарника толстый милиционер. – Не вмешивайся, пожалуйста. Не видишь? Мы из органов!

– А я что? Из микросхем? – к месту вспомнились мне кавээнщики с Урала. – Я тоже из органов. Только чуть-чуть из других! КГБ СССР. Отдел борьбы за… чистоту нравов. Пятое управление.

И показал из внутреннего кармана уголок студенческого билета в темно-бордовой обложке. Аниськин недовольно нахмурился.

– Так что со званием?

– Я… капитан. Да, – выдавил он из себя с трудом. – В чем дело? Товарищ… э-э…

– Майор.

– Чего-о? Майор?!

– Товарищ капитан! – одернул я его со вкусом, используя родные до боли интонации армейского зоопарка. – Соблюдайте, пожалуйста, субординацию! И держите себя в руках, будьте любезны. Вы же… советский милиционер!

– Ап-п… о-оф! Да… В смысле слушаюсь! Товарищ… м-майор.

– Отойдем на минутку.

Я с важностью подцепил его под локоток.

– Быстро валите отсюда! – прошипел ему в ухо. – Все решено уже. Теперь можно только хуже сделать.

– А как же…

– Все расскажу на улице. Жди меня вон в том парке, – показал ему на скверик за окнами школы (и снова скверик!). – Спустись ближе к бухте, чтобы не видно было отсюда. А теперь… вытянись по стойке смирно и покивай немного головой. Сверху вниз.

– Зачем это?

– Делай как говорю! Вот так. Еще разик. Вот таким ты мне нравишься больше!

– Убью, студент!

– Тише шепчи. Легенду испортишь. Теперь забирай своего «Весельчака У» и рысцой отсюда, краснея и бледнея в движении!

Боевая бригада, состоящая исключительно из внутренних органов, позорно ретировалась. Я вернулся к остолбеневшей директрисе.

– Все в порядке, Ирина Васильевна. Нет оснований для беспокойства.

– А что это…

– Ведомственные накладки, – туманно пояснил я. – Плюс неуместное рвение исполнителей на местах. Но все это поправимо. Волноваться совершенно не нужно.

– Хорошо, я не буду.

– Позвольте все же мне откланяться.

– Вы так молодо выглядите, товарищ… майор! – вырвалось у женщины неконтролируемое изумление. – А когда разговариваете, наоборот. Словно вам лет сорок, не меньше!

– Работа у меня такая. Но… вы мне льстите.

Интересно – льстит там, где «молодо выгляжу», или там, где «сорок, не меньше»? Она тоже, кажется, слегка запуталась. Кстати, мне далеко больше чем за сорок – значит, и правда льстит.

– Вы знаете, я хорошо разбираюсь в людях…

– Я все же пойду, – перебил я женщину, сняв тем самым скользкую тему с повестки дня. – Насчет информации по преподавателю у нас все в силе остается? Мы же с вами договорились?

Она мелко закивала головой.

– Да-да. Через два дня.

– Вот и славненько. Честь имею!

Чуть каблуками не щелкнул в азарте образа.

Она только всхлипнула в ответ.

Я не переиграл?

Что-то носится в воздухе.

Что-то мутное, тревожное и сладко манящее в неизвестность.

Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Черненко у кормила власти. А… считай, что и нет там никого, пусто! После ежовых-то рукавиц Андропова. Но… цела еще пока моя страна, хоть и пусто у руля. И нашему беспокойному народу еще не стыдно гордиться время о времени своей лидирующей позицией в несуществующей мировой гонке к иллюзорному светлому будущему. Ведь есть еще куда стремиться: пока еще впереди призрачным светом маячит коммунизм. Далекий, но, как это ни странно, ощутимый! Потому что – безвариантный.

Ежели не коммунизм, то что? Капитализм, что ли?

Смеетесь? Издеваетесь?

Давайте уж сразу – первобытно-общинный строй!

А ведь в результате – чуть и до него не докатились…

Но!

В пока еще живой до времени стране по-прежнему еще проводят Уроки Мужества первого сентября. Везде и повсюду – от школ до университетов… да вроде и в детских садах тоже, но не суть. Главное – все равно мы во все это верим! С детства. С ясельного возраста. По умолчанию. Посмеиваемся порой, ехидничаем, анекдоты похабненькие травим в курилках, но… все равно верим.

Но уже – верим тихонечко. Не громко. Чтоб не слышно. Чтоб продвинутые коллеги не узнали о нашем архаичном патриотизме. Да и само слово «патриотизм» – оно какое-то… старорежимное. Не продвинутое.

На коллег косимся, а сами знаем – они тоже верят… втихаря.

В свою страну, в свою Победу, в свое будущее.

Верят в то, что наши дети будут жить лучше нас. А дети наших детей – вообще вознесутся до невиданных высот и в устройстве общества, и в научно-техническом прогрессе, и вообще – везде. В том числе и буквально в атмосфере: «…и на Марсе будут яблони цвести»! Верят, потому что не любим мы пессимистов. А оптимисты – это мы все и есть! Оптом. Мы – общество счастливых и жизнерадостных оптимистов, не желающих слушать байки о неприятностях. Уши – чтоб марши слушать! А глаза – смотреть добрые комедии: «Бриллиантовую руку» да «Иван Васильевича…». Разве пессимисты могут снимать такие добрые фильмы?

Через пару лет покажут нам трагикомедию «Кин-дза-дза» – так не поймем же!

Чуждо нам. Дойдет, но потом…

С опозданием.

Проклятые диссиденты! Так и норовят высмотреть на нашем безоблачном небосклоне какую-нибудь ржавую точку. Пепелац, к примеру. Или… новочеркасский расстрел рабочих, которые просто хотели жрать… Точнее – жрать чуть побольше, чем у них было. С голоду-то они не пухли. Будем честны.

Да! Признаемся: кое-что у нас в стране плохо. Где-то. Иногда. Но в целом же – жить можно? Можно!