Мысли панически бегали у него в голове, как мыши, вспугнутые в кладовке котом. Между тем барон продолжал:

— В дороге я сильно поиздержался, дружище. Сначала вы изволили отбыть в Липецк, на воды. Это в марте-то месяце! Как только я туда приехал, вы уже успели вернуться в Москву. В Москве я, опять же, оплошал, вы укатили в столицу. Я — следом, и все это, заметьте, по бездорожью, по колено в грязи, да еще при нынешней дороговизне лошадей! Представьте, даже пришлось занимать денег. Поэтому надеюсь получить сумму полностью, вкупе с накладными расходами…

Носовой платок вновь пригодился Илье Романовичу. По его искаженному лицу то и дело, скатывались капли ледяного пота. «Ах, мерзавец! Он все время следил за мной!»

— Вы что же, хотите, чтобы я компенсировал вам дорожные расходы? — дрожащим голосом, не скрывая возмущения, поинтересовался князь. — Это неслыханно!

— Дорогой мой Фигаро, — с издевкой произнес Гольц, — из-за вас я проделал немалый путь, который влетел мне в копеечку. Если бы вы расплатились сразу, еще в Москве, то поступили бы как честный человек и никому не доставили хлопот. Однако вы решили сначала отыграться, а когда не сумели, да еще получили вызов на дуэль, струсили и сбежали в Липецк…

— Попрошу вас выбирать слова! — вскричал князь.

— Неужели решитесь бросить мне вызов, храбрец! — барон рассмеялся ему в лицо.

Белозерский был в бешенстве от насмешек Гольца, и вероятно, их разговор действительно закончился бы дуэлью, если бы не вмешательство третьего лица. Граф Обольянинов ни на секунду не выпускал из виду князя. Он был свидетелем его выходки, когда тот вскочил на подножку кареты, отвозившей Елену Мещерскую в тюрьму, и с самого начала слышал его разговор с бароном. Он сразу понял, что князь боится своего кредитора, но при этом не желает с ним рассчитываться. Для Ильи Романовича карточный долг вовсе не являлся делом чести, однако барон Гольц был слишком опасен, чтобы попросту им пренебречь.

— Господа! — встряв между неприятелями, обратился он к обоим. — Сдается мне, ваш спор легко разрешим.

— С кем имею честь? — насторожился барон. Его правая щека нервно задергалась.

— Представьте меня, князь, — обратился граф к Белозерскому, сняв при этом свою маску.

Барон поступил так же. Князь обратил внимание на то, что оба, и Гольц, и Обольянинов, рябые. Их лица были прямо-таки перепаханы оспой. Это обстоятельство его сильно поразило. Один уже почти год был его кошмаром, другой, напротив, стал благодетелем. Однако нечто невероятным образом сближало этих рябых. Белозерский все время ждал от графа какого-то подвоха и спрашивал себя: «Не выставит ли он мне счет за свои благодеяния, да в десятикратном размере?» После того как он представил этих двоих друг другу, у него возникло предчувствие надвигающейся беды.

— Предлагаю, господа, не терять даром времени, — воодушевленно начал Обольянинов, — а отправиться ко мне домой раскинуть картишки. Чем черт не шутит, может быть, князь отыграется?

— Я не против сыграть, — сразу же согласился Гольц, — но с одним условием — расплачиваться наличными.

— У меня нет с собой крупных денег, — запротестовал Илья Романович, — и вообще, я не собираюсь играть.

— Денег я вам одолжу, — пообещал граф.

— Я не беру в долг!

— С каких это пор, князюшка? — рассмеялся Обольянинов. Гольц при этом криво усмехнулся. — Ну же, не упрямьтесь! У вас нет другого выхода…

Он незаметно подмигнул Белозерскому, и тот мрачно выдавил:

— Хорошо. Я согласен.

Они вышли из парка втроем и отправились искать карету графа, затерявшуюся в море других экипажей, непрерывно прибывавших в Павловск со вчерашнего вечера. Впрочем, теперь их число быстро уменьшалось. Гости разъезжались, уже забрезжил рассвет. Масляные фонари на аллеях горели еле-еле, испуская горький черный чад, и гасли один за другим.

— Где вы остановились, барон? — поинтересовался Обольянинов. Тот назвал третьеразрядную гостиницу на Каменном острове.

— Неужели мы будем играть средь бела дня? — ворчал князь, глядя на стремительно светлеющее небо.

— Вас смущает солнце, дорогой мой? — продолжал шутить граф. — Так велим занавесить шторы и зажечь побольше свечей… А того лучше, господа, сперва выспаться как следует, а уж ночью, за бокалом доброго генуэзского вина начать метать банк.

— Неплохая идея, — одобрил Гольц.

«Спелись, голубки! — отметил про себя Илья Романович. — Того и гляди, обдерут меня как липку!»

— Одно только меня смущает, — усомнился вдруг барон. — Пока мы будем спать, наш дорогой князь не даст деру? Я уже больше месяца гоняюсь за ним.

— Ручаюсь, он никуда не сбежит…

«Черт возьми! — все больше закипал Илья Романович. — Они говорят обо мне в возмутительном тоне, да так, будто меня здесь нет!» Князю не терпелось самому наговорить им дерзостей и, может, даже вызвать обоих на дуэль, но он успел довольно изучить графа, чтобы понять — тот затеял некую игру. Илья Романович решил дождаться развязки.

Они наконец нашли карету Обольянинова. То был модный экипаж французской работы, блистающий свежим лаком, с гербами на дверцах и хрустальными фонарями на крыше. Кучер дремал на козлах. Двое лакеев-итальянцев устроились с большими удобствами. Они развалились внутри кареты, на бархатных диванчиках. Из открытой дверцы торчали их ноги в шелковых чулках, без туфель. Обувь изнеженные потомки римлян скинули на время отдыха.

— Вон, дармоеды! — заорал на них страшным голосом граф. Он продолжил ругаться по-итальянски, присовокупив к своему поучению несколько тычков и пинков.

После того как сонные, нагло ухмыляющиеся лакеи выбрались из кареты, обулись и заняли места на запятках, Обольянинов обратился к своим спутникам:

— Итальянские слуги худшие в мире, правду мне говорили! Они ведут себя так, будто находятся с вами в родстве, их даже битьем не исправишь!

— Так наняли бы русских слуг, — посоветовал барон, — а этих бы сбыли с рук. Пусть идут в шарманщики.

— Пожалуй, я воспользуюсь вашим советом, — пообещал граф, смерив барона испытующим взглядом. Не намекал ли тот на происхождение его дочери? В следующий миг на лице Обольянинова снова засияла приветливая улыбка. — Не побрезгуйте после этих тварей сесть в карету…

— Я с детства не брезглив, — признался Гольц. — Однажды, лет в пять, был оставлен за шалость без обеда и выпил бульон из собачьей миски. За это был порот отцом с поучением: «Никогда не пей из чужой миски!» Но, признаться, отцовская порка ничему меня не научила…

С этими словами он забрался в карету и уселся у окна, спиной к передней стенке.

«Садитесь рядом с ним», — шепнул на ухо Белозерскому граф. Лицо его по-прежнему светилось улыбкой, зато в голосе слышалась скрытая угроза.

«Вот бестия! — выругался про себя Илья Романович. — Как пить дать, обдерут!» Он паниковал все сильнее, хотя карточная игра еще не началась.