— Весьма и весьма похвально, молодой человек! — сказал Сергей Кузьмич, после того как дядюшка закончил. Он взял из рук Родиона Михайловича письмо, аккуратно сложил его и, спрятав в карман сюртука, заключил: — А что касаемо кутежей, так на то она и молодость, чтобы покучивать. Не в старости же, прости Господи, беса тешить!

Этой фразой была закрыта тема о распутной молодежи. Нахлынули вдруг новые воспоминания, навеянные только что прочитанным письмом. Вязьмитинов принялся рассказывать Родиону Михайловичу, как ему довелось, будучи губернатором Оренбургским, усмирять мятежных киргизов и вести переговоры с ханом Ишимбаем, сторонником России, чтобы сделать его вождем «разбойного племени».

Наконец все встали из-за стола. Председатель Комитета министров, откланявшись хозяйке, медленной, косолапой походкой направился к выходу. Внезапно он обернулся и, обратившись к Родиону Михайловичу, как бы между прочим сказал:

— А племянник твой пусть завтра заглянет ко мне в министерство часам, эдак, к одиннадцати. — И, погрозив пальцем, с лукавой улыбкой повторил понравившуюся ему собственную мысль: — На то она и молодость, чтобы покучивать.

— Ну вот, Митенька, полдела сделано, — радостно сообщил дядюшка, наблюдая в окно, как его старый приятель грузно и неуклюже садится в карету. — Зацепил-таки я его письмецом! Видишь, он даже взял его с собой.

— Зачем оно ему?

— Как это зачем? — усмехнулся Родион Михайлович. — Письмо губернатора все равно что рекомендательное. Может, он тебя завтра в Военное министерство определит, чин даст немалый…

— Это без университетского-то образования? — напомнил дядюшке Савельев.

— А что? Такие ли штуки у нас еще случаются! Протекция — дело великое, а ты, кажется, ему приглянулся…

— Только он что-то мало глядел в мою сторону, — не разделял дядюшкиного оптимизма племянник.

На следующее утро, прибыв в Министерство полиции к назначенному часу, Дмитрий беспрепятственно прошел в кабинет Вязьмитинова. Чиновники были заранее уведомлены министром о его визите и потому подобострастно раскланивались со словами «Пожалуйте сюда», открывали перед ним все двери. Ему улыбались так, будто давно жаждали с ним познакомиться, и Савельев не поймал ни единого насмешливого взгляда на своем мешковатом провинциальном костюме. Ореол личного знакомства с министром делал чудеса.

Савельев застал Сергея Кузьмича за весьма экстравагантным занятием. Министр полиции сидел за клавесином, который выглядел крайне неуместно в его солидном кабинете. Сыграв одну или две музыкальные фразы, Вязьмитинов быстро записывал их на нотной бумаге, тоненькой стопкой лежавшей на крышке клавесина.

«Чем это он занимается? — не сразу сообразил бывший гусар, для которого клавесин был всего лишь разновидностью мебели. — Неужто сочиняет музыку?» В его понимании сочинитель музыки — это непременно молодой полусумасшедший неудачник, в потертом, засаленном халате, с дежурной бутылкой рейнвейна в руке, но никак не семидесятилетний министр в генеральском мундире. Савельев не знал, что Сергей Кузьмич всю жизнь сочинял музыку, куда бы ни забрасывала его служба, и был автором нашумевшей в свое время оперы «Новое семейство», шедшей с большим успехом на сценах обеих столиц.

Дописав нотную страницу и воткнув перо в чернильницу, министр посмотрел на настольные часы с неизбежными амурами, которые показывали ровно одиннадцать, и обернулся к двери.

— Ах, вы уже здесь, молодой человек! — поднялся он из-за клавесина и прошел к письменному столу. — Похвальная точность. А я тут, пока ждал вас, занимался пустяками. Выкроил полчасика для музицирования. Давняя привычка, без которой никак не могу обойтись.

Он как будто оправдывался перед Савельевым и выглядел немного сконфуженным. Но, стоило ему сесть за свой министерский стол, конфуз тотчас испарился. Дмитрию он не предложил стула, и тот стоял все время разговора навытяжку.

— Прочитал я письмо костромского губернатора и даже уже показал кое-кому, — сообщил Сергей Кузьмич. — Признаюсь, восхищен вашим бескорыстным подвигом, не побоюсь этого слова. Такие молодцы, как вы, сударь, нам весьма и весьма требуемы. Поругивает вас Пасынков за разгул, нуда это он зря. Тем паче ценно, что он вас за доблесть хвалит. Значит, уж правда герой!

— Ваше Превосходительство, — взволнованно обратился к нему Савельев, — считаю своим долгом признаться, что в письме губернатора не все истина. Возможно, Николай Федорович не был во все посвящен или не хотел огорчать моего дядюшку.

— О чем изволите говорить? — насторожился Сергей Кузьмич.

— Дело в том, что мой поступок вовсе не был бескорыстен. Я заключил сделку со своим бывшим крепостным Фомой Ершовым, который, испугавшись разграбления хозяйства, нанял меня в качестве защитника и уплатил двадцать тысяч рублей ассигнациями, — отрапортовал Дмитрий и со вздохом добавил: — Их я впоследствии тоже прокутил.

— Вот как? — сощурился Вязьмитинов. — Значит, не было никакого геройства? Только холодный расчет?

— Так точно, Ваше Превосходительство.

— Ну а Пасынков-то что, тоже тебе заплатил? — перешел вдруг на «ты» министр полиции.

— Никак нет! Губернатор попросил меня в приватной беседе помочь полицмейстерам Кинешмы и других городов губернии справиться с разбойниками. Я его просьбу уважил совершенно бесплатно…

— «Просьбу уважил»! — Сергей Кузьмич рассмеялся так, что брызнули слезы, и восхищенно воскликнул: — Ай, да молодец! Огромную территорию Костромской губернии начисто избавил от разбойников, да еще и «совершенно бесплатно»… Да тебе за это, Савельев, памятник надо поставить, а ты мне басни рассказываешь про какого-то Фому! — Он достал носовой платок, вытер слезы и присовокупил: — Однако за честность хвалю. Честность — товар нынче редкий.

Затем министр пригласил-таки Савельева сесть и продолжил самым доверительным тоном:

— Твой дядюшка, наверное, рассчитывает, что я посажу тебя на тепленькое местечко в Военном министерстве?

— Я за чинами не гонюсь, Ваше Превосходительство. Сам знаю, что родовитостью не вышел, до генеральского мундира не успел дослужиться…

— Посадить тебя в Военное министерство бумажки перебирать, чтобы ты там окончательно загнил — дело недолгое, — усмехнулся Вязьмитинов. — Однако такие люди, как ты, голубчик, на дороге не валяются. Поэтому на твой счет у меня совсем другие мысли, нежели у твоего дяди.

— Куда ни пошлете, Ваше Превосходительство, везде буду рад служить, — по-военному отчеканил Дмитрий.

— Хорошо, коли так. — Сергей Кузьмич на мгновение задумался, а потом спросил: — Доводилось ли тебе когда-нибудь бывать в Гавани, на Васильевском острове?

— Вроде никогда не бывал, — покачал головой Савельев, — разве что в детстве, когда гостил у дядюшки, и потому не помню.

— В детстве вряд ли. Это весьма злачное место, сударь мой, — вздохнул министр полиции, — пятно на репутации Петербурга. А так как государь разрешил доступ в столицу иностранным судам, это уже не только наше домашнее дело, а позор перед всей Европой!