— Послушайте, миссис, — проговорила я в темноту, — вы обратились не по адресу. Позвольте мне пройти, и пусть ваш кучер сделает еще круг по Пикадилли. — Я рассмеялась. — Поверьте, у меня нет того, что вам требуется.

Экипаж скрипнул, красный огонек сигареты качнулся, вспыхнул ярче и вновь осветил щеку, лоб, губы. Они изогнулись в усмешке.

— Напротив. Оно у вас как раз есть — то, что мне требуется.

Я все еще не догадывалась, только подумала: втемяшилось же ей, чтоб мне провалиться! Я осмотрелась. По Грейз-Инн-стрит прокатились две или три кареты, скрыв из виду пару-тройку запоздалых пешеходов. В конце конюшен, невдалеке от нас, остановился какой-то экипаж, пассажиры вышли и исчезли в дверях, лошади тронулись, экипаж скрылся из виду, все снова затихло. Набрав в грудь воздуха, я просунула голову в темную внутренность кареты.

— Мадам, — произнесла я свистящим шепотом, — я вовсе не юноша. Я…

Я заколебалась. Огонек исчез: она выбросила сигарету в окно. Донесся нетерпеливый вздох — и тут я поняла.

— Дурашка, — сказала она. — Садись.

* * *

Как мне следовало поступить? Прежде меня томили усталость и скука — теперь нет. Я была разочарована, надежды, возлагавшиеся на этот вечер, не оправдались — но теперь, после столь неожиданного приглашения, они вновь расцвели. Да, час поздний, я одна, и эта чужая женщина, со странными вкусами и непонятными намерениями… Но с другой стороны, как я уже говорила, такой интригующий голос и манеры. И она богата. А у меня пуст кошелек. Я заколебалась, но незнакомка протянула руку, и в свете фонаря на ней заблестели драгоценные камни — такие крупные. Именно это — и ничто другое — меня и подтолкнуло. Я взяла протянутую руку и забралась в экипаж.

Мы сидели вместе в темноте. Экипаж подался вперед, с приглушенным скрипом тронулся с места и покатил — плавным, как полагается дорогим экипажам, ходом. Через тяжелые кружевные занавески улица выглядела непривычно, какой-то эфемерной. И я поняла, каким видится город богатым людям.

Я перевела взгляд на свою соседку. Ее платье из темной тяжелой материи трудно было отличить от темной обивки экипажа; огни уличных фонарей, с наложением фантастического мраморного рисунка занавесок, пробегали по лицу и затянутым в перчатки рукам, которые, казалось, плавали, подобно кувшинкам, в водоеме мрака. Насколько я могла разглядеть, она была красива и совсем молода — старше меня не более чем на десять лет.

С полминуты мы обе молчали, потом незнакомка, подняв подбородок, оглядела меня.

— Вы, верно, возвращались домой с костюмированного бала? — Она протянула это с оттенком высокомерия.

— С бала? — удивилась я.

Я не узнала собственный голос: он гнусавил и дрожал.

— Я думала, эта униформа…

Она указала на мой костюм. Он, как и я, словно бы подрастерял свою браваду, кровоточа алым цветом во мраке экипажа. Я почувствовала, что разочаровываю незнакомку. Я постаралась изобразить дерзкий, как в мюзик-холле, тон:

— О, в форму я переодеваюсь для улицы, а не для вечеринки. Когда девушка в юбках гуляет по улицам без сопровождения, на нее иной раз бросают совсем неподобающие взгляды.

Незнакомка кивнула.

— Понятно. И вам это не нравится? Взгляды, я имею в виду. Мне бы это не пришло в голову.

— Ну… Зависит от того, кто их бросает.

Я возвращалась на привычную стезю; незнакомка — это чувствовалось — следовала в том же направлении. На миг во мне пробудилось уже век как забытое волнение — как бывает, когда взаимодействуешь на сцене с партнером, который назубок знает песни, шаги, репризы, позы… Дала о себе знать давняя глухая боль потери, но ее, в этой новой мизансцене, заглушила острая радость ожидания. На пути к неизвестной цели мы двое, чужая дама и я, разыгрываем роли проститутки и клиента так ладно, словно зачитываем диалог из специального руководства! От этого у меня закружилась голова.

Дама протянула руку к моему обшитому тесьмой воротнику.

— Вот так маленькая обманщица! — произнесла она мягко. И добавила: — Но у вас, конечно, есть брат-гвардеец. Брат или, быть может, ухажер?.. — Ее пальцы слегка дрогнули, и мою шею обожгли холодом сапфир и золото.

— Я работаю в прачечной, униформу сдал в стирку один солдат. Я подумала, позаимствую-ка ее, он не заметит. — Я разгладила складки у себя в промежности, где все так же грубо топорщился скользкий галстук. — Мне понравился фасон брюк.

После кратчайшей паузы рука незнакомки, как я и ожидала, переместилась мне на колено и двинулась вверх по бедру, где и остановилась. Ее ладонь была необычайно горяча. Уже целую вечность никто не трогал меня в этом месте; я так привыкла оборонять его от чужих касаний, что едва удержалась и не скинула ее пальцы.

Вероятно, дама заметила, как я напряглась, потому что она сама убрала руку.

— А вы, боюсь, недотрога.

— О. — Я овладела собой. — Быть недотрогой я умею… если это то самое, что вам нравится…

— Ах.

— А кроме того, — добавила я дерзко, — уж кто недотрога, так это вы сами: я заметила, как вы следили за мной на Сент-Джеймс-сквер. Почему вы не остановили меня тогда, если вам так хотелось… общества?

— Поспешить и испортить игру? Вся штука в том, чтобы оттягивать удовольствие!

Она поднесла к моей щеке другую руку — левую. Я заметила, что перчатки влажные на кончиках пальцев; их запах меня смутил, и я от удивления отшатнулась.

Дама засмеялась:

— Вот так стыдливость! С джентльменами из Сохо вы, поди, не так привередливы.

Выходит, ей было известно очень многое.

— Так вы следили за мной и раньше… не только сегодня!

— Удивительно, чего только не увидишь, глядя из экипажа, если имеешь терпение и острый глаз. Следуешь за добычей, как собака за лисицей, а она ничего не замечает и занята своими мелкими хлопотами: поднимет хвост, сверкнет глазом, оближет губы… Я могла словить вас, дорогая, раз десять, но к чему портить охоту! А сегодня… что же заставило меня наконец решиться? Может, форма, а может, луна…

Незнакомка повернулась к окошку, где виднелась луна: выше и меньше прежнего, но такая же розовая, словно от стыда за порочный мир, который ей назначено освещать.

Я тоже покраснела. Слова дамы удивили меня и испугали, однако они вполне могли оказаться правдой. Занимаясь своим негласным ремеслом среди уличной суеты, недолго и не заметить стоящую карету — особенно когда твое внимание направлено на тротуар, а не на дорогу. Подумать только, все это время она за мной следила… Мне сделалось не по себе. Но разве не публики мне как раз и не хватало? Разве не сожалела я вновь и вновь о том, что мои ночные представления проходят тайно, под покровом темноты? Мне вспомнились сыгранные мною роли, джентльмены, перед которыми я преклоняла колени, их члены, побывавшие у меня во рту. Все это не порождало во мне ни малейшего трепета, но при мысли, что дама за мной следила, у меня в паху сделалось влажно.