Целиком, конечно, трёшку на выселках, возле трамвайной конечной, он вряд бы поднял, родители впряглись. Тётя Галя, оставшись вдовой, отказалась от двухкомнатных хором. Более того, она и все отцовские стеллажи с книгами детям отдала.

– Главное, чтобы на пользу, новый гражданин России.

Морчков, впрочем, шутки не понял: за новостями не следил, значит, в автосервисе из ямы не вылезал. Не знает Морчков, что вчера закон о гражданстве жителей РФ принят и что теперь они официально в другом государстве живут.

Неожиданно для всех Илюха проявил крепость характера и непреклонность духа, переселив матушку куда-то за город, «поближе к земле». Туману молодожёны напустили столько, что никто так и не понял, куда он маменьку спровадил. То ли к сестре родной подселил, то ли из средств, вырученных за продажу квадратных метров в последнем подъезде, выделил денег на сруб. Тётя Галя говорила одно, Лена объясняла Марусе иначе, как бы то ни было, долго ли коротко, съехали Пушкарёвы, и опустел без них первый подъезд в единственно возможной конфигурации.

Следом за ними выпорхнуло на волю семейство Тургояк, осев, правда, совсем недалеко, в соседнем микрорайоне. В той самой девятиэтажке с книжным «Молодая гвардия» на Комсомольском проспекте у остановки «Красный Урал», куда при коммунистах многометровый портрет генсека вешали. Теперь на том же месте почему-то реклама вентиляторного завода висит, призывая «заключать договорá» на поставку жгуче-современного оборудования. Уютнее от этого не стало, хотя то, что теперь в этом, бесконечно длинном доме, похожем на раздувающийся парус, родной человечек живёт, Васю греет.

И пока они не поженились, он постоянно здесь Марусю навещал. С детства привычный Руфине Дмитриевне[45], он не вызывал у будущей тёщи подозрений, чем они с Марусей активно пользовались, когда, закрывшись в её отдельной комнате, творили, что хотели.

Вася ведь тогда ещё ничего толком про женщин и про их отношение к другим людям не понимал. Не догадывался, что является для подруги идеальной партией. Во всех смыслах. Из-за чего к ним, укрывшимся за хлипкой дверью, никогда не стучали. Ради хорошей партии много чего пропустить можно. Мудрые люди поступают так сплошь и рядом.

Когда Пушкарёвы да Тургояки съехали, всё и посыпалось – в кланчике, и в подъезде, и вообще по всей стране. То, что позже «ветром перемен» назовут, засквозило безопасной неопределённостью, свойственной, кстати, любому выпускнику средней школы, вступающему на зыбкую почву самоопределения. В этом люди поколения Васи совпали с Ускорением и с Перестройкой, внезапно лишившей людей ощущения незыблемости – то, что советские пропагандисты именовали «уверенностью в завтрашнем дне». Теперь про него можно было сказать лишь, что он наступит. Да и то не у всех. Каким он будет? Этого даже журнал «Огонёк», за которым каждую неделю в «Союзпечать» выстраивались очереди, угадать не мог.

Последней на поминки прибежала Инна. Запыхалась, доскакав до пятого этажа. «Летаешь, как моль» – фыркнула Соркина.

– Да, я – моль, я – летучая мышь, вино и мужчины – моя атмосфера…

Тут, несмотря на печальный повод, засмеялись все, кто знал, что избыточная[46] суетливость Инны почти всегда безрезультатна и ни к чему не приводит: когда все разбредутся по новым квартирам в разных районах Чердачинска, Бендер останется последним форпостом незыблемых традиций первоподъездного кланчика. И то лишь оттого, что сама она, вместе с бедной Бертой, во втором подъезде живёт.

Инна привычно потянула одеяло на себя. Отдышавшись, рассказала, что прийти раньше не могла, так как встречалась с самой великой, наивеличайшей певицей всех времён и народов. Да-да, с Аллой Борисовной. Нет, не ослышались, именно с ней.

Все, разумеется, знали, что душа России второй раз в истории города завернула в этот «крупный промышленный и культурный центр», однако реальность людей на поминках максимально отличается от той, где существуют концерты, дворец спорта «Юность» и «эй вы там, наверху, не топочите, как слоны…».

Бендер устроила на приму натуральное сафари. Обложила со всех сторон. В гримерку звезды, окружённую плотным кольцом телохранителей, её не пропустили, поэтому она якобы сосредоточилась на конгресс-отеле «Малахит», куда Борисовна въехала в единственный люкс. Инна, замаскировавшаяся под обслугу номеров (пошла на преступление, утянув где-то форму с кружевными оборками – совсем как у манерных школьниц), караулила певицу с раннего утра. Хотя, разумеется, было понятно, что символ отечества рано не встаёт. Каждую подробность Инна обнародовала, закатывая глаза. Начала, как водится, издали.

– Вы же знаете, как Борисовна на концертах устаёт. У неё есть одна песня, про одинокую женщину, соседи которой пируют на соседнем этаже. Она ждёт, что её позовут в шумную компанию, «но сосед не пригласил, только стулья попросил…». И тут она буквально начала скакать и прыгать по стульям, расставленным по сцене. Прикиньте, как она устаёт!..

Однако вышел-таки и на Инниной улице, точнее, в узком коридоре у люкса праздник: возможность проникнуть в номер к народному достоянию, представиться. Теребить кружевной передник, рассказывая о себе, глядя примадонне прямо в глаза. Прямо в глаза.

– Ну, вы ж понимаете, что Борисовне некогда, у неё такой сверхплотный график и через полчаса – интервью назначено, так что наш разговор носил предварительный характер.

Видно, как Инке нравится словосочетание «предварительный характер», оставляющее надежду на продолжение.

– И мы его, конечно же, продолжим. В Москве. Она мне дала свой телефон.

Последние пару слов Бендер сказала (точнее, выкрикнула) по слогам, превратившим фразу в ультразвуковой, практически бич, резанувший всем по ушам, – такие номера удавались Инне лучше всего: она долгое время тренировалась ломать голосом стаканы – после того как Вася рассказал ей «про опыты певцов прошлого». Шумные выдались поминки у дяди Пети. Ему, тихушнику, сидевшему, оказывается, сразу же после войны[47], они бы точно не понравились.