по праздникам – о, давным-давно, когда среди эльфов звучали песни. Она вверялась нынче человеку, единственному, кому верила, и шла безоружной, если не считать легчайшего из кинжалов, и без плаща, что было несколько легкомысленно, но все же она отправлялась к другу.

И так Арафель явилась в верхней трапезной Кер Велла – оказалась там в мгновение ока, выйдя из тумана в столь хорошо знакомом ей зале, и сощурилась от яркого света, и отступила в тень в тревоге.

Огни горели перед ней рядами губительных соцветий. Поблескивал металл. И все кричало в ней: «Беги!» Но Киран протягивал ей руку, и рядом стояла Бранвин, менее любимая ею, но не коварная, глядя на нее огромными встревоженными глазами. Огни же были пламенем свечей и факелов, металл – серебром чаш и блюд и украшениями ее хозяев. Зал пах теснотой и людьми, и огнем, и пищей, и срезанными ветвями, и умирающими цветами. Но она осталась, хоть огни продолжали тревожить ее.

Ибо этим они хотели оказать ей честь, как поняла теперь Арафель. И ее душу наполнили страх и усталость, и сожаление о том, что они так расстарались к ее приходу. На ней были одежды мира из уважения к приглашению; а люди, как им было свойственно, превратили этот серый мрачный зал в водопад жира убитых животных, огонь, пожирающий поверженные деревья и ветви; но из металла – лишь серебро и никакого железа, которое могло причинить ей боль; море тепла и света – они считали это самым важным.

– Пожалуйста, – сказал Киран и указал ей место во главе накрытого стола. – Добро пожаловать.

И Арафель полностью ступила в этот зал, гостьей в Кер Велл, в эту маленькую и душную трапезную. Она огляделась и посмотрела на предложенное место.

– Ты удивил меня, – чистосердечно промолвила она и взглянула на закрытые двери трапезной. Вдоль стены полыхали факелы, на столе трепетали свечи, в камине жарко горел огонь. Умиравшие на столе ветви благоухали безмолвной болью.

– Мы сами будем прислуживать тебе, – тихо сказал Киран, – или те, кому я доверяю, как братьям. Они знают о тебе. И готовы сделать все по первому моему слову, нет, не готовы – горят желанием. Сами не свои. Но я не знал, согласишься ли ты.

– Я никогда не гостила у людей, – с сомнением промолвила Арафель, глядя на него и Бранвин, и тогда от любви к этому человеку странные чувства охватили ее – отчаяние и воспоминания о том, как когда-то было, – о светящихся рощах, о песнопениях и плясках.

– А музыка будет? – робко спросила она и добавила, томимая сердечной мукой: – И можно ли мне увидеть детей? А потом мы поговорим. Время бесед наступит потом.

Бранвин тревожно сжала руку Кирана, но глаза того лучились гордостью.

– Позови их, – сказал он Бранвин. – Пусть спустятся вниз. – И сам поспешил к двери. – Барк, – крикнул он, – иди сюда и позови Леннона, Роана и Шихана.

– Мурна! – вскричала Бранвин у другой лестницы. – Мурна, возьми Келли и Мев и спустись с ними вниз!

Арафель замерла, чувствуя страх от этих множившихся имен. Когда-то она уже была в этом зале в окружении многих людей. Но сейчас было сейчас, и несмотря на то что это место казалось ей странным и грубым от блеска огней и запаха смерти, она заставляла себя быть спокойной и ждала, стоя там, где они хотели, чтобы позволить себе быть зачарованной ими так же, как они сами были зачарованы ею.

И загремели ступени от топота ног: сначала Мурна – такое имя носила худая костлявая женщина, лишенная цвета, а рядом мальчик и девочка, как восход и закат, остановились на ступеньке и открыли рты от удивления, ибо Арафель явилась не силуэтом в сером залатанном плаще, как они видели ее прежде, но девой в серебре и эльфийских драгоценностях.

Затем вошли воины, и первый по почестям – арфист, держа арфу в руках, он склонился перед Арафель на колено: Леннон звали его – и она вспомнила другого арфиста Кер Велла, взглянув в его иссохшее лицо. Так и тот бы постарел – мысль ужалила ее и наполнила сердце печалью.

– Я видел тебя, госпожа, когда ты спасла Кер Велл, – промолвил арфист. – Я помню. Я был здесь. Жаль лишь, что воспоминания ускользают. Я пытался сложить песню об этом… но она никогда не получалась такой, как я хотел.

Голос его пресекся, и он лишь смотрел изумленно, пока Киран нежно не взял арфиста за руку и не отвел в сторону. Арафель огляделась в поисках знакомых лиц. Но Мередифь и Эвальд умерли, и их не было здесь. «Умерли, конечно же, умерли, – вдруг поняла она, – как умирают люди». Госпожа Смерть собирает не только деревья, и работа ее столь тиха, что отследить почти невозможно. Арафель окружали люди, которых она прежде не видела. И бо́льшая их часть уже была отмечена временем.

– Барк, – назвал Киран высокого, рыжеволосого с проседью воина. – Сын Скаги. И Донал, его двоюродный брат. Мои правая и левая рука, столь я ценю их. Ризи – сын Дру. Роан. Шихан, – последний был старик, старейший из всех них.

– В тот день я ехал по полю вслед за моим господином Кираном, – трясущимися от напряжения губами промолвил этот бывалый воин. – Когда ты пришла… – И голос его увяз в прерывистых слезах, распространявших нечто, напоминавшее эльфийское тепло, и она невольно была тронута ими.

– Да, – откликнулась Арафель так ласково, как могла, не помня этого человека и гадая, какое у него было тогда лицо. Эти перемены в людях вселяли в нее отчаяние. Она взглянула на детей, которых обнимала Бранвин, и прочла в них также перемены, происходящие с неумолимой скоростью.

– Ты сядешь? – спросил ее Киран, возвращая к действительности, и она опустилась в приготовленное для нее кресло перед серебряными блюдами и гибельным пламенем.

– Нам тоже можно сесть за стол? – взволнованно спросил Келли и, получив утвердительный кивок отца, зардевшись, обнял сестру и мать. И все пришло в движение: вносились скамьи и новые блюда, и с облегчением и шумом все принялись рассаживаться по местам.

Зазвучали первые робкие звуки арфы, чисто и нежно, и воцарилась тишина, умолкли даже дети. И арфист заиграл, заиграл для нее, песни веселые и светлые. А затем была трапеза. Мурна все взяла на себя, проявляя особое внимание к гостье, – подносила Арафели вино и медовые лепешки и фрукты, когда та отказывалась от другой еды.

Арафель не знала, сколь человеческими были эти подношения, но на вкус они были сладки, а вино, хоть и горчило, было приятно пить. Все ели в такой гробовой тишине, что стук чаши казался громом, а мышиные шажки Мурны делались тяжелой, звучной