оставались одни и он мог не изображать веселость, напускаемую для других.

В такие ночи он почти не спал, вздрагивая при раскатах грома, и успокаивался лишь при первых проблесках рассвета. А после он смеялся и улыбался, словно ничто и не тревожило его; но она боялась таких ночей, и, когда они случались, что-то в ней сжималось и она чувствовала себя несчастной.

«Уходи, – молила Бранвин, – уходи, уходи!»

Но ей не удавалось договориться, и то и дело смутно и отдаленно, как сон, она вспоминала лицо, всплывавшее перед ней на мгновение, и свет, то отливавший зеленью, то сиявший солнцем и луной одновременно. Детям милы такие безделушки, и их легко увлечь красочными посулами. У Арафели не было детей, по крайней мере, Бранвин ничего о них не знала и считала, что эльф может испытывать зависть.

О Ши рассказывали и такое, а они могли быть так жестоки, так безрассудно жестоки.

Разве не была с ней жестока Арафель, пообещав маленькой девочке неземные красоты и заманив ее в лес, где она потеряла своего пони и чуть ли не саму жизнь?

«Пойдем, – до сих пор слышался ей голос во снах, – пойдем, ты увидишь настоящую жизнь».

Но это было лишь воспоминание, голос, столь же неразборчивый, как и черты лица.

То, что она лелеяла в своей душе сейчас, было теплым и крепким, как стены Кер Велла, – руки мужа и смех детей. За это она отдала все волшебные обещания.

«Пойдем со мной, – говорил голос, – и ты увидишь, как проходят годы, как они увядают, словно фиалки; но там, куда я иду, нет увядания. Возьми меня за руку, и пойдем, не слушай их зов».

– Бранвин.

Она обернулась, не вставая, испуганная тихим окликом мужа – так бесшумно он поднялся по лестнице, но эта бесшумность всегда была в его природе. Он протянул к ней руки, и она протянула к нему свои, и он опустился перед Бранвин на колени, и обнял ее, и погладил ей плечи, и заставил ее посмотреть ему в глаза.

– Ты плакала? – спросил Киран, ибо слезы еще не просохли на ее ресницах. – О, Бранвин, моя любовь, моя душа, теперь не надо плакать. Они спасены, в тепле и сыты, и ничего не осталось, кроме царапин и содранных коленок…

– Что они там нашли?

– Что-то… Она сказала – глупую русалку… О, не будем говорить об этом. Пустое: прошло, и больше нам нет дела.

– Они больше не пойдут к реке.

– Нет, не пойдут. Они все поняли. – Он погладил жену по волосам, нежно прижав к себе.

– Это все из-за того, что они гуляют в полях, все из-за того…

– Нельзя вырастить цветы в тени – им нужны солнце и ветер, Бранвин.

Она вздрогнула и отстранилась от него, Киран остался стоять на коленях, держа в руках ее сжатые кулаки. И долго она пыталась вернуть себе самообладание.

– Они не могут расти, как сорняки, – промолвила Бранвин. – Они не могут обманывать Мурну и убегать.

– Конечно, нет. Но с ними талисманы, и сегодня они принесли им больше чем удачу. Она придет сегодня вечером, Бранвин. Сюда.

Она не сразу поняла его.

– Нет, – ответила она.

– Как это нет? – В полном замешательстве переспросил ее муж, и лицо его исказилось. – Бранвин…

Теперь его отчаяние и недоверие – все проявилось; и тогда она сказала, поскольку никогда не вступала в открытый бой с врагом:

– Прости, я обезумела от горя, я лишь хочу мира в своем доме, лишь мира и покоя…

Киран взял ее руку и поднес к губам, но она едва ощутила тепло его дыхания.

– Бранвин. Ты слишком многого боишься.

– Чего она хочет?

У него не было ответа на этот вопрос. И глаза его выдавали какую-то тревогу, подтверждая худшие опасения Бранвин.

– Возможно, предупредить нас. Или объяснить. Не более. Возможно, это лишь знак учтивости. Она такая. Вина Ши очень учтивы. Бранвин, она – наш друг. И всегда была другом. Подумай, чьи земли после войны столь же благословенны, как наши, есть ли у кого поля зеленее, чем у нас…

– Или дети, – хрипло добавила она, – такие прекрасные и двое? Я ждала. Я ждала пятнадцать долгих лет, и всякий дом был благословенней нашего. Я нянчила дочерей служанок, мечтая о своих, я видела, как дети, которых я качала, становились невестами и женихами, прежде чем у меня родились сын и дочь. И если это благословение, Киран, то оно слишком уж медлило на пути к нам, и прости меня, прости, если я люблю их слишком сильно…

– Разве они только твои? – спросил он.

Ей нечего было ответить. Взгляд мужа обжег ее, и она вздрогнула.

– Это были долгие годы, – промолвил Киран, – но мы не можем взвалить их на плечи Мев и Келли, сокрушая их дух. Но это были хорошие годы, Бранвин.

– Это были хорошие годы, – согласилась она, – но, о Киран, если мы были столь благословенны и удача сопутствовала нам, то почему не та, обычная, которой одарены все фермерские жены? Я была лишена ее, потому и боюсь, наверное, сейчас…

– Она – наш друг, Бранвин, она спасла их.

Она задумалась, и что-то потеплело в ее сердце, и память ее прояснилась. Бранвин вспомнила свет, вошедший однажды в Кер Велл, и фигуру в ауре этого света, и голос. Она почти увидела ее, ее облик в оборванных и тусклых одеяниях, и лишь лицо не удавалось ей рассмотреть.

– Я бы хотел, чтоб ей здесь было хорошо, – сказал Киран, – за все, что мы ей должны. За ее дружбу. Бранвин, когда-то, давным-давно этот зал принадлежал им. Его называли тогда Кер Глас, не знаю, есть ли еще такое место на земле, где она может быть, одновременно оставаясь в Элде. Если бы не Арафель, я был бы мертв, да и все мы…

«Но есть же Донн, – неожиданно мелькнула у нее мысль, – где ты родился. Он тоже когда-то принадлежал им». Но Бранвин отогнала ее прочь, как поступала с любой неприятностью, охраняя свое гнездо для тех, кого любила.

– Мы накроем стол, – промолвила она, ища уверенности в привычных вещах и налагая на сверхъестественное узы приличий, как будто могла заговорить и обуздать его. «Если она окажется у меня в зале, – думала Бранвин, – если я запечатлю ее в разуме, если я смогу ей поверить и вспоминать ее потом, мне будет спокойнее; тогда я привыкну и научусь называть ее по имени».

Арафель – так ее звали, или Фокадан, то есть Чертополох, и многими другими именами. Но одного звука было недостаточно. Бранвин нужно было научиться произносить имена с душой, как это делал Киран, и у нее были все причины сделать это, ибо Кер Велл был ее домом, и она родилась здесь, и в ней текла южная кровь – кровь королей и