замедляя продвижение. Если когда-то к храму неизвестного ками и вела протоптанная тропа, то теперь от нее не осталось и следа.

– Много нам встречается брошенных святилищ, – заметил Хизаши, и Кента, подумав, согласился.

– Люди стали более небрежны к традициям предков. – Кента вспомнил их с матерью святилище, и в груди потеплело. – Но далеко не все и не везде, к счастью.

– К счастью ли? Конечно, хорошо, когда можно перевалить свои заботы на ками, но они не так всемогущи, как хотелось бы.

Хизаши наклонился, пропуская над головой ветку, ощетинившуюся острыми сучками. В тени деревьев снег мало где добрался до земли, и она была сухой и плотной, покрытой прошлогодним сором, по такой приятнее идти, нежели по мутным лужам. Однако хмурилось все сильнее, тучи накрыли лес и деревню, промозглый ветер хрустел тонкими ломкими веточками, окутывал взопревшее от долгой ходьбы тело.

– А кто тогда? – спросил Кента. – На кого еще можно положиться, когда больше нет сил?

Хизаши замер на мгновение, и в груди у Кенты разлилось не его чувство, горькое, как полынь.

– А ни на кого, – бросил Хизаши и пошел дальше. Горечь не помещалась в нем, и ее отголоски перетекали к Кенте через ту проклятую связь, о которой они ни разу не говорили – как и о многом-многом другом.

Чем Хизаши не угодили боги?

Чем Хизаши не угодили люди?

Что он ищет в Дзисин?

И что случится, когда найдет?

– Ты идешь? – Мацумото оглянулся через плечо с легким раздражением. – Если начнется метель, это будет твоя вина.

– Боюсь, я не умею управлять погодой, – отшутился Кента, но шагу прибавил, лишь бы поскорее отвлечься.

«Не убежишь», – тут же напомнил о себе тот, кто сидел в его голове, и Кента почти привычно велел ему заткнуться. Чужак покорился.

Деревья выстроились, наконец, по обе стороны от того, что когда-то было дорожкой к воротам храма. Толстые стволы тесно подступали к крошечному строению на небольшом возвышении, их корни вспороли землю, торча из нее тут и там, точно вздутые вены на старческом теле. Оплетенные ползучей травой каменные торо почти не затронуло время, лишь украсило зеленоватым налетом мха. Тории тоже еще стояли, прочно вбитые надежными опорами в почву, они прошли под ними и оказались напротив святилища.

– Не похоже, что тут кто-то живет, – поделился подозрением Хизаши. – Крыша того и гляди рухнет.

Порожки тоже прогнили, из-под них прорастала трава, сейчас жухлая, прибитая морозцем. Тучи набросили на это место тень, делая его еще более мрачным и мертвым, но присутствие зла не ощущалось. Люди перестали приходить сюда и молиться, но храм не был осквернен, хотя это дело времени – святилище без ками рано или поздно станет источником проблем.

И пусть опасности не предвиделось, оба юноши вошли внутрь осторожно, готовясь защищаться в случае чего. Но храм был так же пуст и заброшен, как и казался снаружи. Кента с тоской поглядел на место алтаря. Кому здесь поклонялись? Сейчас люди ходили в буддийский храм в другой стороне и забыли имя своего первого покровителя.

– Смотри-ка, – привлек его внимание Мацумото. В руках он держал журавлика из бумаги, немного помятого, но еще не потерявшего форму.

– Оригами? Здесь? – Кента снова оглядел запустение вокруг.

– Не просто оригами. – Хизаши развернул журавлика, расправил заломы и довольно кивнул. – Это та же самая бумага, что в управлении. Точнее, та же, из которой тот человек складывал фигурки. А вот письмо ты писал на другой.

– Я не заметил…

– Я и не сомневался, – язвительно поддел Хизаши и скомкал журавлика. – Нас обдурили! Как… Как… детей малых!

Он был в ярости, а таким Кента видел его нечасто. Обычно идеальная маскировка трещала по швам, пропуская наружу истинное обличье, а еще – отголоски осорэ, едва уловимые, как капля туши, почти растворившаяся в воде. Такой Мацумото Хизаши пугал.

– Успокойся, – велел Кента. – Вернемся немедленно и снова наведаемся в управление.

То ли твердый голос подействовал, то ли он сам взял себя в руки, но ёкай в юношеском теле притих до поры до времени, и Хизаши выдохнул чуть слышное проклятие.

Больше в старом храме не нашлось ничего интересного, ни единой личной вещи или хотя бы намека на то, что здесь обитал живой человек. Талисманы, как и чутье, не видели поблизости угрозы, если не считать таковой опасно провисшую кровлю, и вскоре выцветшие тории остались за спиной. Говорить было не о чем – или, наоборот, слишком много разного скопилось в голове, чтобы найти одну, ту самую мысль, которая стала бы уместнее всего. Кента думал о том, что им до сих пор неизвестно, когда случится хитобасира, а узнать не у кого, раз уж монах Сусуму так легко провел их двоих, скрывшись на самом виду. Единственное, что не вызывало больше сомнений – это его злой умысел. Ничего не совершив, стоит ли прятаться?

О чем думал Хизаши, догадаться было нереально. Может, о том, что они не успели, и снег все же пошел, проникая даже сквозь плотную завесу древесных крон, а уж когда вышли на дорогу, защититься от мелких сырых снежинок стало и вовсе нечем. Они собирались в стаи, как белые тяжелые мухи, запутывались в волосах, стекали подтаявшими комками за ворот. Ветер усилился, и даже просто смотреть прямо перед собой стало сложно, с такой силой залепляло глаза. Все кругом приобрело монотонно светлый облик, и соломенные варадзи утопали в снегу, хорошо еще школа снабдила учеников каватаби[41] из оленьей кожи, и ноги не промокали даже в такую погоду.

Мацумото прикрывал лицо раскрытым веером, которому нипочем были ни ветер, ни снегопад, но волосы его превратились в сосульки. В какой-то момент показалось, они сбились с дороги, пропустили поворот – все выглядело одинаковым, а ресницы смерзались, стоило только моргнуть.

– Не стой! – прикрикнул на Кенту Хизаши.

Они продолжили прорываться сквозь внезапный буран, уже даже пожалев, что не остались в храме, пусть и ветхом, но способном еще защитить от ветра. А свистело и завывало так, что впору оглохнуть. Каждый новый шаг давался с трудом, и Кента сильно наклонился вперед, чтобы спастись от хлестких ударов по лицу.

Едва ли такой ночью, как эта, кто-то решится проводить ритуал.

А если нет?

И будто разом прибавилось сил, Кента зашагал быстрее, прикрывая глаза сгибом локтя. От холода кожа словно превратилась в лед, мокрый снег покрывал ее коркой, застывая на пронизывающем ветру. Когда впереди показались очертания домов, Кента ощущал себя больше Юки-Дарума[42], чем человеком. Они ввалились в управление, стоящее