Неужели молоко?

Да ладно! Да не может быть!

Кира бы на что угодно подумала. Даже на вино, на пиво. Хотя никогда не видела, чтобы он употреблял алкоголь. Но молоко…

А ведь без вариантов. Что ещё может быть таким густо-белым? Перетекает по стакану, на несколько мгновений делая стекло мутным и непрозрачным.

Допил, поставил пустой стакан на стол. Над верхней губой осталась едва заметная белая полоска.

Кира не сдержалась, широко улыбнулась. Как не вяжется с ним – молоко на губах не обсохло.

Ши заметил и её взгляд, и улыбку.

– Что? – спросил с суровым недоумением.

– У тебя… губы в молоке.

Он с самым невозмутимым видом вытерся тыльной стороной ладони.

– Всё?

Как сказать.

Кира перевела взгляд на пустой стакан, потом опять на Ши.

Никогда она не была любительницей молока, а тут вдруг ужасно захотелось. Прохладного, с его особенным вкусом, сладковатым и нежным, который не спутаешь с другим. Оставляющего белую полоску на губах.

Вообще, слишком много всего захотелось. Даже уши потихоньку начали полыхать, жар двинулся к щекам, и Кира предусмотрительно накрылась одеялом. С головой. Чтобы в темноте и одиночестве задать себе полный праведного негодования вопрос: что у неё в голове? И, словно назойливых мух, прихлопнуть дурацкие мысли.

Брысь! Отвалите! Не поведётся Кира на вас. Не поведётся!

Закрыла глаза, выдохнула, сосредоточилась и выглянула из-под одеяла.

Опять он стоит у окна, спиной в комнату. Только сейчас не открывает рамы. Ждёт, когда она встанет и оденется.

Кира поднялась, но одеваться не стала. Тоже прошла к окну, устроилась ровно позади, положила руки ему на плечи, прижалась.

– Ты что делаешь? – обожгло холодом, пробежало мурашками по спине и заставило голос неуверенно дрогнуть.

– Не знаю.

Хотя знает она, точно знает. Но непросто в этом признаваться.

– Хочу попробовать, пока в своём уме.

– Зачем?

– У меня же ни разу не было по-нормальному. Только когда за себя не отвечаю. Но если ты не хочешь…

Кира убрала руки, отодвинулась, но не ушла. Не пустил. Развернулся, обхватил, приподнял над полом, усадил на подоконник.

– Ой!

– Что?

– Холодный.

Но неважно. Случайно вырвалось. Кира бы не стала придавать значения.

Вскинула руки, отодвинула чёлку.

Ну вот. Всё-таки сделала.

Глаза наполовину прикрыты, но из-под густых ресниц проглядывает темнота. Успокоенная, мирная.

Пальцы вычертили бровь, спустились по выступающей скуле и чуть-чуть не добрались до губ.

Кира стянула с Ши футболку, расстегнула ремни портупеи.

Та сама соскользнула с плеч, брякнулась на пол с грохотом и звоном. Но тоже неважно.

Теперь можно опять рисовать линии, которые поразили и взволновали когда-то. Уже не взглядом. Прикосновениями. Шея, ключицы, грудь.

Какой он послушный. Позволяет Кире быть главной. Оказывается, с ним не слишком трудно справиться. Просто сказать: «Я так хочу!» – и он не возразит.

Ладони заскользили вниз, пальцы легли на пряжку брючного ремня, и только тогда Кира потянулась к губам. Хотя собственные ещё болели после ночи. А его – по-прежнему жёсткие. С едва ощутимым вкусом молока.

Опять больно. И сладко. И Ши придвинул Киру ближе к себе.

Потом он оделся и ушёл. Просто оделся – и портупею свою не забыл – и ушёл. Молча. Кто бы сомневался?

Ничего не изменилось и не изменится никогда. Можно не опасаться. И Кира отправилась в ванную. Долго стояла под струями воды, смывая его с себя. Потому что…

Как же объяснить?

Вот раньше были отрывные настенные календари. День прошёл – всё. Листок вырвал, скомкал, выбросил. Именно скомкал и выбросил, и нет больше дня. Осталась лишь тонкая полоска бумаги, вшитая в общий блок. Прошлое, реальное или придуманное.

Почему ей раньше не встретился кто-нибудь подобный? Непробиваемый. Которому абсолютно без разницы, что с Кирой делать: бить или любить.

Любить не в смысле чувств. Голая физиология. Ощущения исключительно на уровне тел. Только так.

Вряд ли Кире стоит рассчитывать на что-то нормальное, какое бывает у других: красивое, светлое, возвышенное. Она ведь и сама не умеет ни любить, ни ненавидеть. И не надо ей. Честно, не надо. А то, что даже воспоминания о его прикосновениях возбуждают, так с либидо у Киры всё в порядке, гормоны в норме. На последнее даже медицинское заключение есть.

Вода стекает по телу, исчезает в сливном отверстии, а вместе с ней случившееся уходит, уходит, уходит. Ничего не было. Не было ничего. И впредь не будет.

Неизвестно откуда взявшаяся необъяснимо твёрдая уверенность – действительно не будет.

* * *

Уже на улице Ши вытянул из кармана мобильник. Тот самый, с единственным номером, вбитым в память. Нажал на значок вызова, а когда в телефоне раздалось ответное: «Да! Слушаю!», безучастно произнёс:

– Я нашёл проводника. Что дальше?

Раннего детства он не помнил. От слова «совсем». А ведь должен хоть что-то: придуманное или реальное. Не так уж много и прошло с тех пор. Но чувство, что появился сразу подросшим. Семилетним где-то. Хотя подобного быть просто не могло. Не дошли ещё ни наука, ни даже магия.

Жизнь не зарождается из ничего. По крайней мере, человечья. А в нём всё-таки большая часть от человека. Чисто биологически. Или технически? Как правильно? Если сразу естественно и искусственно. Если работа над ним началась ещё до того, как он родился, когда был всего лишь плодом.

Подходящее для него слово. Плод. Больного воображения.

Никто никогда не объяснял ему в подробностях, как он появился. Сам складывал пазл собственного происхождения, собирая и подгоняя детальки – обрывки подслушанных фраз. А иногда Кайдаш становился откровенным и проговаривался.

Действительно хотел рассказать или просто забывал, что подопечный – человек, а не лабораторный зверёк? Не только слышит, но и понимает смысл сказанного. С особой заинтересованностью ловит каждое слово, которое касается его судьбы. Не по части предназначения, перспектив и достижения требуемого результата, а связанного с тем, что, наверное, в его случае совсем не важно. Не полагается ему. Без надобности. Незачем. Привязанности, родство, семья.

Родителей у него не было. Однозначно – не было. Только неведомые доноры половых клеток. О которых он ничего не знает и которые – абсолютно точно – ничего не знают о нём. Даже о том, что он есть. Потому как он не чей-то ребёнок, а экспериментальное существо. Биологическая модель. Модифицированный организм. Генетически и магически.