Антуанетта видела, что он плачет, и, когда он повернулся к ней, сказала умоляющим голосом:

– Ах, Рауль, послушайся голоса своего сердца, останься, и все будет хорошо. Несмотря на все кажущиеся улики, я вполне уверена в том, что Валерия невиновна. Останься, счастье вернется.

– Ты требуешь от меня невозможного, Антуанетта. Пока не изгладится страшное подозрение относительно происхождения Амедея, никто не в состоянии уничтожить пропасть, которая отделяет меня от Валерии. Ах, если бы она могла оправдаться! Но она не может этого сделать. Не говори же ей, что я приходил сюда, и, когда она оправится, отдай ей этот медальон. Теперь мне все равно, если он будет у нее, так как мое счастье разрушено безвозвратно. Прощай, дорогой друг, прощай! Не забывай в твоих молитвах одинокого скитальца, который будет искать по свету душевного мира и забвения!

С трудом сдерживая рыдания, Антуанетта обняла его.

– Конечно, я буду молить Бога, чтобы он разъяснил эту печальную тайну и возвратил тебя в наши объятия. Но, Рауль, неужели ты в самом деле хочешь уехать, быть может, на целые годы, не простясь с Амедеем?

– Нет! Нет! – воскликнул Рауль. – Я не могу видеть его. Это живой образ ненавистного мне человека, живое доказательство моего несчастья.

– А он все-таки твой сын. Умирая, твоя мать благословила и обняла его, и это благословение освятило невинного малютку. Ты не можешь уехать, не прижав его еще раз к своему сердцу.

Растроганный Рауль поддался убеждению Антуанетты и пошел вслед за ней в комнаты сына. Они остановились на пороге, заслоненные портьерой. Амедея укладывали спать, и, стоя на коленях в кроватке, он читал своим чистым детским голосом вечернюю молитву: «Отец небесный, даруй папе и маме здоровья и счастья, а мне помоги быть послушным, чтобы расти им на радость».

– Уйдите, Марго, – сказала Антуанетта няне, входя первой.

Амедей, завидя отца, которого боготворил, мигом вскочил и, радостно вскрикнув, протянул ему свои ручонки. Он был очарователен в ночной рубашечке с кружевами, с блестящими глазами и счастливой улыбкой. Рауль взял его и прижал к своей груди, слезы душили его.

– Не плачь, папа! Амедей будет паинькой, – сказал мальчик, обнимая ручками шею князя и нежно прижимая свою кудрявую головку к щеке отца.

На минуту он забыл все и покрывал поцелуями ребенка, но вдруг, вырвавшись из его объятий, он почти бросил его на руки Антуанетты и выбежал из комнаты.

Выздоровление Валерии шло медленно. Ее душевное состояние задерживало выздоровление, и полная апатия сменилась частым лихорадочным возбуждением. Антуанетта была единственным существом, которое она к себе допускала. Отца и брата она запретила к себе пускать. И графиня боялась, чтобы это нервное потрясение не было слишком сильным для нежной натуры Валерии и не оказало на нее пагубных последствий. Однажды утром, месяц спустя после отъезда Рауля, обе они сидели в будуаре княгини. Доктор только что ушел и, по-видимому, остался доволен состоянием больной, разрешив ей выехать в экипаже подышать воздухом. Лежа в длинном кресле и устремив взгляд в пространство, Валерия о чем-то напряженно думала. Антуанетта, следившая за ней, первая нарушила молчание.

– Фея, я давно хочу поговорить с тобой серьезно. Порой я не узнаю тебя, а между тем теперь, когда ты начинаешь выезжать, надо же положить конец странностям, которые могут вызвать удивление в людях. Скажи мне откровенно, отчего ты не хочешь видеть ни отца, ни Рудольфа?

– Потому что оба они поверили моей виновности, – раздраженно сказала Валерия. – Они сочли меня способной на такую низость! Отец мой, всегда такой добрый, забылся до того, что бросился на меня с таким бешенством, что Рауль должен был меня защищать. А между тем что же, как не их беспутство да мотовство, заставили меня поплатиться таким счастьем тогда, теперь – моей честью. Они толкнули меня в объятия Самуила, чтобы спасти свое имя, а затем в объятия князя, в угоду родовому тщеславию. Отец дал мне выбор: мой разрыв с Самуилом или самоубийство, забывая о том, что душой человека нельзя распоряжаться по минутному капризу. Ах, – продолжала она, сжимая руками свою голову, – я сама не узнаю себя, и порой мне кажется, что я теряю рассудок, когда думаю о непостижимом сходстве Амедея с Самуилом. Антуанетта! Ты одна веришь моей невиновности, и я действительно невиновна. Но, быть может, Бог, чтобы наказать меня за то, что я любила человека, который принадлежит к народу, распявшему Христа, дал моему единственному сыну черты отверженной расы. И за эту любовь он подверг меня презрению людей, которые будут теперь показывать на меня пальцами.

– Нет, нет! Ты преувеличиваешь, – перебила ее графиня со слезами на глазах. – Никто не может презирать тебя или подозревать в том, что произошло между тобой и Раулем.

– У меня нет этой иллюзии, и я знаю, что люди очень проницательны в раскапывании причин скандальных дел, а тут факты бросаются в глаза. Разве муж оставляет свою больную жену, если его к тому не побуждает желание бежать от нее? Нет, нет, Антуанетта, я не могу и не хочу встречаться с людьми, каждый взгляд которых казался бы мне осуждением. Теперь, когда я оправилась, я приведу в исполнение давно принятое мною решение. Я уеду из Пешта в Фельзенгоф, который принадлежит мне, и поселюсь там.

– Ты хочешь одна провести зиму в этом старом гнезде, скрытом в горах? Это невозможно, Валерия, в этом замке долго никто не жил.

– Ты ошибаешься. Я велела его поправить, и теперь он в прекрасном состоянии, а местоположение его чудесное. Уединение и тишина среди природы возвратят мне душевное спокойствие. Чтение, работа, рисование и музыка наполнят мое время. Не отговаривай меня, мое решение непоколебимо. Только не откажи мне в моей просьбе – оставь у себя Амедея!

– Ты хочешь разлучиться с ребенком? – проговорила Антуанетта, бледнея.

– Да, я не могу оставить его при себе. Каждая черта его лица служит мне как бы укором в вине, которой я не совершала, а порой присутствие его для меня невыносимо. К тому же мной овладело страшное сомнение, и я спрашиваю себя: мой ли это ребенок. Я не имею никаких доказательств, но во мне есть инстинктивное убеждение, что это позорящее меня сходство скрывает какую-то тайну. Ты добрая, Антуанетта, я знаю, ты будешь заботиться о ребенке, как о своем собственном, и заменишь ему мать.

Все убеждения графини были напрасны, и в один прекрасный день Валерия незаметным образом уехала из столицы, а маленький князь переехал к тетке. Великолепный дом Рауля, закрыв свои гостеприимные двери, предоставил посещавшим его знакомым полную свободу удивляться причинам этого неожиданного случая.

Накануне своего отъезда княгиня имела душевную беседу с отцом фон-Роте и открыла ему свою душу. Прощаясь с нею, духовник благословил молодую женщину со слезами на глазах и прибавил:

– Склонись с покорностью, дочь моя, и неси с верой и смирением тягостное испытание. Я верю твоей чистоте и не нахожу объяснения сходству твоего ребенка с молодым евреем, но Бог не оставляет без помощи и озаряет светом то, что темно для нас.