Он бегал по дорожкам, громко взывая: «Моя прелесть! Прелесть моя, где же ты?», и решительно все встречные гражданки, барышни и даже особы весьма преклонных лет почему-то оборачивались на него, даже если совсем не подходили под понятие прелести.

– Извините, я ищу моего попугая… Прелесть! Прелесть, отзовись!

Пять раз ему грозили вызовом милиционера, три – обещали пожаловаться мужу и раз двадцать сообщали, что он пристает к честным женщинам.

Наконец Матвей Семенович сдался.

Он и сам теперь не понимал, почему ему взбрело в голову искать попугая именно в Никитском саду.

С таким же успехом тот мог улететь, допустим, в Гурзуф, или на Ай-Петри, или попасться какому-нибудь мерзкому мальчишке из числа тех, которые забавы ради убивают птиц из рогатки.

При одной мысли об этом Матвей Семенович ощутил стеснение в груди.

Он вернулся в гостиницу, чувствуя себя старым, несчастным и никому не нужным. Он нежно любил своего попугая, в сущности, это было единственное существо, с которым он мог позволить себе роскошь поговорить по душам.

Вечером Кауфман пошел в ресторан, съел еду, не чувствуя вкуса, и механически запил вином. Знакомые дамы подходили к столику и пытались разговорить уполномоченного; он отвечал невпопад и явно тяготился их обществом.

Затем явился Федя Лавочкин и, сияя, как фальшивая монета, сообщил, что они всей компанией – с Леонидом Усольцевым, Макаром Косым и его супругой – едут в Ласточкино гнездо, чтобы хорошенько там кутнуть.

– Не до кутежей мне, – мрачно ответил Матвей Семенович, водя пальцем по скатерти. – У меня… у меня попугай пропал.

– Ну пропал, так купи нового, – беспечно ответил Федя, надевая шляпу. – Так ты не едешь? Ну и зря. В Ласточкином гнезде отличный ресторан… а какой оттуда вид!

Он удалился, довольный собой, а Кауфман расплатился и поднялся к себе в номер. В постели он долго крепился, но потом его прорвало, и он залился слезами.

Он едва обратил внимание на разразившуюся грозу, но в полночь его разбудил какой-то шум.

– Дуррак! – протрещал над самым его ухом знакомый голос, и вслед за этим Матвей Семенович услышал хлопанье крыльев.

– Прелесть! – спросонья закричал он, после чего свалился с кровати и проснулся окончательно.

Сидя на полу, он дрожащими руками нащупал выключатель ночника.

Попугай, его лучший, его единственный друг сидел на столе и косил на него круглым глазом.

– Дуррак! – сердито прокричал попугай и вылетел в окно.

– Подожди! – закричал Матвей Семенович. – Не надо! Подожди!

Он кое-как надел очки, влез в штаны и, как был, всклокоченный, нелепый, в пижамной куртке и войлочных тапочках, ринулся к выходу.

– Подожди! Не улетай!

Снаружи Кауфмана встретила нежная, теплая, лунная ночь. Он вертел головой, высматривая попугая, но тот куда-то делся.

Однако теперь, когда Матвей Семенович точно знал, что его любимец находится где-то рядом, уполномоченный ощутил прилив оптимизма.

Отчасти он даже немного раскаялся в том, что днем бегал по Никитскому саду, смущая приезжих нэпманш, и громко звал свою прелесть.

«И с чего я решил, что ему вообще понравится на свободе? – скептически размышлял Кауфман, пробираясь к набережной. – Свобода! Как будто неизвестно, что это за слово. Благонамеренная вывеска, под которой тебе всегда норовят всучить какую-нибудь дрянь. И вообще, когда при тебе начинают слишком часто говорить о свободе, о равенстве, о братстве, значит, точно попытаются облапошить. Да! Мой попугай не дурак, он сразу же понял, что ничего хорошего его на свободе не ждет…»

Он поглядел на море, на лунную дорожку, которая дробилась на водной глади; впрочем, последнее слово тут вряд ли будет уместно, потому что вода словно кипела.

«Какая странная зыбь», – успел подумать Матвей Семенович, и в то же самое мгновение в ближайших улицах завыла собака, за ней еще одна, и еще, и еще…

Затем лунная дорожка взорвалась, и земля заплясала под ногами у Кауфмана.

«Я сплю», – механически подумал он; но увидел собственные ноги в тапочках, увидел, как ходят ходуном стволы пальм, и растерялся.

«Нет, тут что-то не то… Должно быть, мне подсунули за ужином дрянное вино, а я был расстроен и не обратил внимания…»

Он повернулся лицом к городу и увидел, как трясутся дома, как на склонах окружающих Ялту гор вздымаются фонтаны пыли: это один за другим начали сползать оползни.

Ноги не держали Матвея Семеновича, он упал на четвереньки – и услышал страшный, низкочастотный гул, который словно доносился из самой земли.

– Дурак! – кричал попугай, летая вокруг него. – Дурак, дурак! Беррегись!

Огромное здание гостиницы «Россия», из которого Матвей Семенович только что вышел, сотрясалось; падали трубы, куски крыши, на глазах уполномоченного отломился и рухнул грудой на улицу кусок угла…

Нестройные крики, женские, мужские, детский плач, завывания собак, грохот ломающихся стен, гул, доносящийся из-под земли, – все слилось в какую-то чудовищную симфонию.

Первый удар землетрясения накрыл Ялту в ноль часов пятнадцать минут в ночь с 11 на 12 сентября, и почти сразу же последовал второй.

…В знаменитом Ласточкином гнезде ресторан закрывался ровно в полночь, но Леонид Усольцев выпил больше, чем следовало, и крепко заснул, уронив голову на руки. Его здесь уже знали и такому обороту событий ничуть не удивились.

– Пусть проспится, – махнул рукой администратор, для которого Леонид много раз набрасывал портреты знакомых дам, да такие, что смотрелись лучше любой фотографии. – Вы что, товарищ Лавочкин? – спросил он у Феди, который слонялся по залу, то и дело нагибаясь.

– Я запонку потерял, – мрачно ответил Федя.

Это был подарок мамы, которым он очень дорожил.

Вечер в компании супругов Косых и Леонида вышел на славу, но утерянная запонка сыграла роль ложечки дегтя, и комик дулся.

– Федя! – заревел Косой от порога. – Таксо ждет!

– Я сейчас! – отозвался актер. – Понимаешь, запонка…

Макар Косой, он же Фрэнк Гризли, он же автор повести о подвигах гыпыу и прочих столь же выдающихся произведений русской литературы, принял посильное участие в поисках, но ничего не нашел.

Остальные посетители уже разошлись, и только администратор держался у дверей с ключами, ожидая, когда Феде и его спутникам наконец надоест маяться дурью и они уберутся восвояси.

Леонид за столом тихо похрапывал, видя цветные сны.

– Макарушка, таксо! – тревожно пропищала Александра Косая, показавшись на пороге. – Нам еще до гостиницы добираться… Идем! Поздно уже…

– Извини, старик, – добродушно сказал Косой и сделал шаг к дверям.