неощутимым следом… Я не скажу вам ничего нового, отметив (нисколько не жалуясь), что это странная мешанина»[390].

К концу лета Деррида все еще находится в «зоне депрессии» из-за сильной усталости, от которой ему не удается избавиться и которая пробуждает в нем склонность к ипохондрии. Пробуя работать, но без особого успеха, он с нетерпением ожидает нового рывка. Когда надо снова приступать к преподаванию в Высшей нормальной школе, он жалуется еще и на эти «бесконечные и часто натянутые „разговоры“ с молодыми людьми, которые выводят [его] из терпения»[391].

16 сентября Деррида объясняет Жану Пьелю, что он переоценил свои силы. Проект все время расширяется, однако письмо продвигается не так быстро, как он надеялся, тем более что какую-то часть времени летом ему пришлось посвятить тексту о Гуссерле, который выйдет впоследствии под названием «Голос и феномен». Поэтому обещанная книга будет готова с опозданием по меньшей мере на два месяца. Редактор Critique отвечает ему с пониманием, как друг: он совершенно не хочет его гнать, «поскольку речь идет о проработке важного текста», необходимо, чтобы проект созрел. Но при этом нельзя и слишком уж медлить: исключительный интерес, с которым была принята первая часть, объясняет то, почему Деррида должен сосредоточить свои усилия на завершении этой книги, которую все ждут[392].

30 октября 1966 года Деррида объявляет Пьелю, что начал перепечатывать «О грамматологии» на машинке. Несмотря на поездку в США, которая немного утомила его и задержала, он надеется, что сможет собрать книгу в единое целое к концу ноября. «Во всяком случае, дело, скажем так, сделано, и теперь начинается финальная стадия шлифовки»[393]. Но несколько дней спустя возникают новые обстоятельства: Жан Ипполит и Морис де Гандийак побуждают его представить «О грамматологии» в качестве диссертации третьего цикла, которую потом можно будет переделать в дополнительную диссертацию. Предложение очень выгодное, поскольку позволит ему освободиться от этой задачи, когда будет защищена основная диссертация. Деррида хочет принять в расчет эту особенность университетской жизни: он «и так уже слишком долго пренебрегает этой стороной дела»[394]. Лучше пойти на эту уступку, даже если она влечет за собой кое-какие издательские проблемы: в соответствии со строгими правилами тех времен книга должна быть напечатана за несколько недель до защиты диссертации, но в книжные магазины она может поступить только после этой защиты. Пьель, все понимающий, принимает эти новые условия и связанные с ними дополнительные задержки.

Поездка в США, которую Деррида считал еще одним осложнением, возникшим в период, и без того довольно тяжелый, окажет определяющее воздействие на его карьеру. Речь идет о знаменитой конференции в Балтиморе «Языки критики и наук о человеке» (The Languages of Criticism and the Sciences of Man), которую задумали два профессора из престижного Университета Джонса Хопкинса – Ричард Макси и Эудженио Донато, чтобы рассказать о недавнем развитии и подвижках во французской мысли. Хотя в этом году структурализм в Париже очень моден, он еще совершенно не известен в США, как в книжных магазинах, так и в кампусах. При поддержке Рене Жирара Макси и Донато составили список видных гостей, среди которых Жорж Пуле, Люсьен Гольдман, Жан Ипполит, Ролан Барт, Жан-Пьер Вернан и Жак Лакан.

С 18 по 21 октября 1966 года все участники конференции проживали в одном и том же отеле «Бельведер». Именно там Лакана и Деррида впервые представляют друг другу. «Нужно было дождаться приезда сюда, за границу, чтобы встретиться»[395], – дружески отмечает Лакан. Продолжение этого знакомства подробно пересказывается у Элизабет Рудинеско:

На следующий день на званом ужине с организаторами Деррида формулирует несколько вопросов, которые для него особенно важны, – о картезианском субъекте, субстанции и означающем. Лакан стоя, не отрываясь от своего салата из капусты, отвечает, что его субъект – тот самый, что его собеседник противопоставляет теории субъекта. Замечание само по себе не было ложным, но Лакан спешит добавить: «Вам невыносимо, что я уже сказал то, что вы собираетесь сказать». Снова тема кражи идей, фантазм собственности на понятия, нарциссизм приоритета. Это уже слишком. Деррида не поддается и резко бросает: «Нет, моя проблема не в этом». Лакан остался ни с чем. Позже вечером он подходит к философу и нежно кладет ему руку на плечо: «Деррида, нам нужно поговорить, ох, как нужно поговорить!». Но они так и не поговорят…[396]

Лакан, ставший во Франции своего рода знаменитостью, хочет стать звездой конференции в Балтиморе. Вероятно, ему бы хотелось, чтобы эта его первая поездка в Америку стала таким же мифом, как и поездка Фрейда в 1909 году. Выступая на второй день, он сначала настаивает на том, чтобы ему дали слово до выступления другого участвующего в конференции психоаналитика – Ги Розолато, что очень не понравилось жене последнего. Но, главное, он начинает свое выступление на английском, который знает не слишком хорошо, а потом переходит на непонятную смесь английского и французского. Да и само название лекции приводит в изумление: «Of Structure as an Inmixing of an Otherness Prerequisite to any Subject Whatever», то есть буквально: «О структуре как вмешивании Инаковости, предшествующей в качестве условия любому возможному субъекту». Переводчик вскоре сдается. Публика в недоумении. Организаторы недовольны тем, что кажется им «грандиозной клоунадой»[397].

Деррида со своей стороны выступает после обеда третьего дня, перед самым завершением конференции. Тем не менее его доклад «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» оказывается наиболее важным на конференции. Жорж Пуле, который в своей работе придерживается, однако, противоположных позиций, хвалит эту «превосходную лекцию» тем, кому не удалось на ней побывать, а именно Дж. Хиллису Миллеру, который станет одним из главных союзников Деррида в США[398]. Дэвид Кэролл, студент, только что поступивший в Университет Джонса Хопкинса, тоже поражен выступлением этого неизвестного молодого философа: «Мы собирались узнать, что такое структурализм, но вот появился он и поставил под вопрос то, с чем мы только начали знакомиться. Я сразу же почувствовал, что это событие»[399].

Собственно, в своей речи Деррида, не ограничиваясь текстами Леви-Стросса, которые он анализирует, не побоялся сделать несколько важных ставок. Некоторые формулировки станут в США каноническими, когда там утвердится French Theory. Говоря в очередной раз о необходимости порвать с «этикой присутствия» и «ностальгией по началу», Деррида отдает предпочтение замещениям знаков, освобожденных от всякой тирании центра. Старую герменевтику, мечтающую «расшифровать некую истину», он хочет заменить особым модусом интерпретации, который «утверждает игру и пытается выйти за