Конфликт между Кесарией и Элией Капитолиной перешел в открытую фазу в 318 г., когда Евсевий и Макарий заняли противоположные позиции в доктринальной полемике, грозившей расколоть надвое всю церковь. Пресвитер Александрийской церкви Арий, имевший большое число последователей, выдвинул тезис, который мог подкрепить внушительным набором библейских цитат, о том, что Иисус, воплощенное Слово, не божественен в том же смысле, что и Бог-Отец, поскольку был создан Господом до начала времен (Пр 8:22). Арий не отрицал божественности Иисуса, называл его «сильным Богом» и «истинным Богом», но все же не считал его божественным по природе. По учению Ария, божественность была дарована Иисусу Богом-Отцом в награду за безукоризненное послушание и смирение (Флп 2:8–11). Сам Иисус, доказывал Арий, говорил, что его Отец более велик, чем он сам. Собственно, идеи Ария не были ни новыми, ни – на тот момент – откровенно еретическими. Примерно такого же мнения о природе Христа придерживался и великий Ориген. Христиане издавна верили в божественность Иисуса, но еще не пришли к полному согласию по вопросу о том, как ее следует понимать. Если Иисус – Бог, не означает ли это, что богов на самом деле два? С другой стороны, не будет ли поклонение просто человеку идолопоклонством? По-видимому, Арий сформулировал свою теологическую позицию более ясно и убедительно, чем предшественники, но в той или иной степени его взгляды разделяли многие епископы, и в начале спора неправота Ария вовсе не была очевидной; тем более не было понятно, в чем именно он заблуждается.

Против Ария выступали его начальник, александрийский епископ Александр и молодой талантливый помощник Александра Афанасий, которые доказывали, что Иисус – Логос – и Бог-Отец равно божественны по своей природе. Логос не порожден, не сотворен, а предвечен и единосущен Богу-Отцу. Будь он лишь творением, вызванным Богом-Отцом из первородного небытия, ему не удалось бы спасти человечество от вечной смерти и исчезновения. Только Тому, кто сотворил мир, под силу спасти его, следовательно, божественность Иисуса, воплощенного Слова, должна быть тождественна божественности Отца. Своей смертью и воскресением Иисус искупил грехи людей, и теперь, соединяясь во Христе – богочеловеке, – обычные мужчины и женщины тоже могут обрести Царство Божие.

Конфликт разгорался все жарче, и перед епископами встала необходимость занять в нем ту или иную позицию. В Палестине Макарий поддерживал Афанасия, а Евсевий – Ария, взгляды которого были более созвучны его теологическим представлениям. Следует еще раз подчеркнуть, что, делая такой выбор, Евсевий никоим образом не выступал против официальной церковной доктрины – в ту пору ортодоксального учения о личности и природе Христа еще не существовало. Евсевий Кесарийский был одним из выдающихся христианских мыслителей своего поколения и разделял взгляды ряда христианских богословов прошлого. Если Афанасий считал приход Христа явлением поразительным и уникальным, Евсевий же, наоборот, подчеркивал наличие у христианства преемственности и связи с прошлым. По мнению Афанасия, воплощению Слова не могло быть уподоблено никакое другое событие в мировой истории – впервые священное вторглось в сферу земного бытия таким беспрецедентным образом. Отсюда со всей очевидностью следовало, что Иисус – единственное Откровение Бога. Евсевий с этим не соглашался, полагая, что Господь и прежде являл себя человечеству. Он открылся Аврааму в Мамре в образе человека (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 6:Предисловие: 1), говорил с Моисеем и Иисусом Навином. А следовательно, Слово просто вернулось на землю в Иисусе из Назарета (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 5:Предисловие: 2). Таким образом, по Евсевию воплощение не было событием, единственным в своем роде, оно проясняло богоявления прошлых времен. Иными словами, Бог продолжал являться людям.

Афанасий видел главный подвиг Иисуса в спасении мира. Евсевий рассматривал миссию Христа в несколько ином свете: Иисус, несомненно, спас людей, но главное его предназначение заключалось в том, чтобы быть откровением Бога миру. Иисус был богоявлением – глядя на него, люди могли получить представление о невидимом, не поддающемся описанию Боге. Одной из главных задач миссии Иисуса было напомнить христианам о чисто духовной природе их религии. За долгие века люди позабыли чистую духовность Авраама и «загрязнили» собственную веру материальными символами, такими как Храм и Тора. Иисус пришел в мир, чтобы напомнить нам об этой утраченной древней чистоте, а потому не подобает сосредоточиваться на подробностях его земной жизни. Считая так, Евсевий однажды написал весьма резкий ответ сестре императора Констанции, которая по неразумию попросила у него изображение (икону) Иисуса: христианам надлежит сквозь плотское естество видеть божественное Слово. После временного пребывания на земле Слово вернулось в сферу духа, и христиане должны следовать туда за ним. Возведение человеческой сущности Иисуса в ранг вечной ценности представлялось Евсевию таким же извращением и глупостью, как приверженность иудеев земному городу Иерусалиму. Христиане постоянно заняты катарсисом, очищением, они учатся постигать духовный смысл Писания и находить в историческом событии вневременную истину. Соответственно, само это событие – воскресение Иисуса – не было, по Евсевию, тем ошеломляющим прорывом божественного в наш мир, каким видел его Афанасий: оно просто продемонстрировало бессмертие, присущее человеческому бытию.

Проблема явно не поддавалась однозначному истолкованию, и не существовало способа доказать правоту той или другой точки зрения, но спор тем не менее грозил расколоть церковь. Императора Константина это приводило в ярость – он не разбирался в теологии, но не желал, чтобы заумная софистика расколола институт, призванный играть роль объединяющей и сплачивающей силы. В 325 г., – а к тому времени партии Афанасия удалось заручиться поддержкой императора и добиться отлучения от церкви самого Ария и его последователей, – Константин созвал всех иерархов церкви в город Никею на Вселенский собор, чтобы раз и навсегда решить вопрос. И получилось так, что 65-летний Евсевий, один из самых уважаемых епископов, прибыв в мае 325 г. на Вселенский собор, обнаружил, что отлучен (правда, с возможностью раскаяться и признать свои ошибки). А его соперник Макарий, оказавшийся в стане победителей, упрочил свои позиции: уже очень многие церковные иерархи считали, что епископу Элии, Матери всех церквей, не пристало подчиняться еретику – епископу Кесарии.

На Никейском соборе был выработан и официально утвержден Символ веры, отражавший идеи Афанасия, но мир и после этого не наступил. Большинство епископов, по-видимому, охотнее поддержали бы некую промежуточную точку зрения, взгляды и Афанасия, и Ария казались им ненужными крайностями. Под давлением императора все они, за исключением двоих самых упорных последователей Ария, согласились ради восстановления мира принять Никейский символ веры, однако проповедовать все равно продолжали по-прежнему. И снова оговоримся – эти епископы вовсе не упорствовали в ереси. Никейский собор был первым вселенским собором церкви, и еще не существовало традиции, согласно которой решения таких соборов считаются непогрешимыми. Деятели церкви, не согласившиеся с Афанасием, естественно, желали, чтобы их голос тоже был услышан, и в результате споры с арианами тянулись еще шесть десятков лет. Евсевий, хотя и принял Символ веры, сразу по окончании Никейского собора развернул широкую кампанию против «ортодоксии» Афанасия. Он написал трактат «О богоявлении», где отстаивал свои взгляды на Иисуса, и получил поддержку Константина, на стороне которого всегда выступал сам. Спустя два года после собора в Никее умеренная партия, возглавляемая Евсевием, одержала верх и добилась отмены отлучения Ария.