– Ты снова и снова повторяла его в бреду, будто заклинание, и порывалась лететь. Но не тревожься. Правителю доложили о том, что случилось с тобой, и он отправил сообщение Правителю Трейна с другим летателем.

– Да, конечно, – пробормотала Марис, и словно камень свалился с ее души.

– Какая срочная весть! – произнес Эван горько. – Будто нельзя было подождать подходящей погоды! И она заставила тебя забыть о буре, разбиться. Ведь ты запросто могла погибнуть! Война еще не началась, но человеческие жизни уже не стоят ни гроша!

Его горестный тон расстроил ее сильнее, чем упоминание о войне. Он ее просто озадачил.

– Эван, – сказала она мягко, – летатель решает сам, когда ему лететь. Правители не властны над нами даже во время войны. И пренебречь погодой меня заставило желание поскорее покинуть ваш унылый островок.

– А теперь этот унылый островок стал твоим домом.

– Надолго ли? – спросила она. – Когда я смогу снова летать?

Он посмотрел на нее и ничего не ответил.

Марис внезапно испугалась самого непоправимого.

– Мои крылья! – воскликнула она и попыталась встать. – Они потеряны?

– Лежи спокойно! – Эван быстро придавил ладонями ее плечи, глаза его сердито блеснули.

– Я забыла! – прошептала она. – Я не буду шевелиться. – Даже это легкое усилие отдалось страшной болью во всем теле. – Но… мои крылья?

– Они у меня, – ответил он и покачал головой. – Летатели! И как я не сообразил? Мне же приходилось лечить других летателей. Крылья надо было повесить над твоей кроватью, чтобы ты их увидела, едва откроешь глаза. Правитель хотел отдать их в починку, но я настоял, чтобы они остались здесь. Сейчас принесу.

Он скрылся за дверью и через минуту вернулся, держа в руках сломанные, измятые, сложенные кое-как ее крылья. Металлическую ткань практически ничто не могло повредить, но распорки из обычного металла либо сломались, либо погнулись. Светлое серебро потемнело от грязи и запекшихся бурых пятен. В неопытных руках Эвана они выглядели безнадежно исковерканными.

Но Марис знала, что это не так. Главное – они не исчезли в морских волнах. Их можно починить! На сердце у нее стало удивительно легко. В них заключалась вся ее жизнь. И она снова будет летать!

– Спасибо, – сказала она, сдерживая слезы.

Эван повесил крылья в ногах кровати, чтобы они постоянно были перед ее глазами, и повернулся к ней.

– Восстановить твои силы будет гораздо труднее, чем крылья, и времени это займет куда больше. Много больше, чем тебе хотелось бы. – Он вздохнул. – На это потребуются не недели, а месяцы, много месяцев. Но и тогда я не могу ничего обещать наверно. Кости раздроблены, мышцы порваны, а в твоем возрасте вряд ли наступит полное выздоровление. Ходить ты будешь, но вот летать…

– Я буду летать! Ноги, ребра, рука срастутся, и все станет как раньше, – тихо возразила Марис.

– Да, со временем, надеюсь, так и произойдет. – Эван шагнул к ней, и она увидела на его лице сострадание. – Но ушиб головы… Возможна частичная потеря зрения и координации.

– Не надо! – вскрикнула Марис. – Пожалуйста! – Из глаз ее потекли слезы.

– Пока еще рано судить, – сказал Эван. – Прости! – Он погладил ее по щекам, вытирая слезы. – Ты должна отдыхать и надеяться, а не мучить себя загодя. Пусть прежде к тебе вернутся силы. Ты опять наденешь крылья, но только когда я скажу, что ты к этому готова!

– Прикованный к земле целитель вздумал учить летателя, когда ему летать! – с притворной насмешкой пробормотала Марис.

Марис тяжело переносила непривычную бездеятельность. Проходили дни, спала она все меньше и все больше страдала от скуки и нетерпения. Эван почти не отходил от нее: уговаривал есть, напоминал, как важно лежать спокойно, и разговаривал, без конца разговаривал с ней, стараясь скрасить ее вынужденную неподвижность.

Он оказался чудесным рассказчиком. Себя Эван считал скорее наблюдателем жизни, сохранял объективность и подмечал все подробности. Он часто смешил Марис, иногда заставлял задумываться и умудрялся на какое-то время отвлечь ее от печальной реальности.

Вначале Эван рассказывал о жизни на Тайосе, да так живо, что она словно видела все своими глазами. Но потом он стал делиться с ней личным, словно платил откровенностью за все, что она поведала ему в бреду.

Родился он в лесной глуши Тайоса – острова на северной периферии Востока, шестьдесят лет назад. Его родители были лесниками. В лесу жили и другие семьи, имеющие детей, с которыми Эван мог играть, но с самого раннего детства он предпочитал одиночество. Он любил прятаться в лесу и наблюдать за робкими бурыми копунами, бродить там, где росли самые душистые цветы и можно было отыскать самые вкусные корешки. Любил неподвижно сидеть на полянке с черствым ломтем, добиваясь, чтобы птицы кормились у него с ладони.

В шестнадцать лет Эван влюбился в странствующую лекаршу Джейни – маленькую, загорелую, острую на язык и находчивую. Чтобы бывать с ней побольше, он назначил себя ее помощником. Сначала его интерес забавлял Джейни, но вскоре она привыкла к нему, и Эван, чья любознательность подстегивалась любовью, научился от нее очень многому.

Накануне того дня, когда Джейни решила отправиться дальше, он признался ей в любви. Она не согласилась остаться и отказалась взять его с собой – ни любовником, ни другом, ни даже помощником, хотя сама признала, что он многому научился и рука у него легкая. Просто она всегда странствовала в одиночестве, вот и все.

Эван продолжал лечить и после того, как Джейни ушла. Ближайшая целительница жила в Тосси – деревне, лежавшей на расстоянии дня пути от леса, а потому местные жители вскоре начали обращаться за помощью к Эвану. Потом он определился в ученики к целительнице в Тосси и мог бы даже поступить в школу целителей, но туда нужно было добираться морем, а мысль о морском путешествии пугала его, как ничто другое.

Когда Эван перенял у своей наставницы все премудрости, он вернулся в лес, чтобы жить и работать. Хотя он так и не женился, но не всегда жил отшельником. Женщины искали его расположения – жены, которым требовался скромный любовник; странницы, делившие с ним ложе по нескольку дней, а то и месяцев; пациентки, не возвращавшиеся домой до тех пор, пока не исцелялись от страсти к нему.

Марис слушала ласковый мелодичный голос и глядела на его лицо столько часов, что вскоре уже знала их лучше, чем лица и голоса всех своих бывших возлюбленных. Она почувствовала обаяние этих ярко-голубых глаз, нежных искусных рук, высоких скул и внушительного носа.

Как-то раз, когда он рассказывал ей о семействе древесных кошек, за которым наблюдал, она перебила его и спросила:

– Неужели ты никого не любил после Джейни?

Он посмотрел на нее с недоумением:

– Конечно, любил. Я же говорил тебе…

– Но не настолько, чтобы жениться!