– В катакомбах для рабов слово «религия» означалосмерть Оно означало, что у тебя вырежут сердце.

– Это все извращенные обычаи гролимов. А у тебя нетсвоей веры?

– Рабов привозили со всего света, и они молились разнымбогам… вымаливая смерть.

– А что твой народ? Какому богу они поклоняются?

– Я говорила тебе, что его имя – Мара. Но мы не молимсяему – с тех пор, как он оставил нас.

– Человек не вправе обвинять богов, – строгосказал Релг. – Долг человека восхвалять бога своего и молиться ему – дажеесли его молитва не будет услышана.

– А каков долг бога перед человеком? – открытоспросила она. – Не может ли бог быть также равнодушен к человеку? Ты несчитаешь, что бог равнодушен к человеку, если позволяет, чтобы его детей бралив рабство, подвергали пыткам и безжалостно убивали… или если он позволяетотдавать своих дочерей в награду другим рабам, когда они ублажают своих хозяев…как, например, меня?

Релгу трудно было что-либо ответить на такой болезненныйвопрос.

– Я думаю, что ты вел очень спокойную жизнь,Релг, – бросила она в лицо фанатику. – Я думаю, что у тебя очень смутноепредставление о людских страданиях., о всем том, что люди вытворяют с себеподобными… в особенности с женщинами… очевидно, с полного согласия богов.

– Ты должна была убить себя, – мрачно произнес он.

– С какой стати?

– Чтобы избежать греха, разумеется.

– А ты невинен, да? Я не убила себя, потому что неготова была умереть. Даже в камерах для рабов жизнь может быть сладка, Релг, асмерть – горька. То, что ты называешь грехом, – только оченьнезначительная вещь… и не всегда неприятная.

– Грешница! – выпалил он.

– Ты придаешь очень большое значение всему этому,Релг, – продолжала она. – Жестокость – грех; отсутствие сострадания –грех. Но это? Нет, я не думаю. Я удивляюсь тебе. Может, этот твой Ал не такойуж суровый и неумолимый, каким ты себе его представляешь? Ему в самом деленужны все эти молитвы, обряды и преклонения? Или таким образом ты пытаешьсяскрыться от бога? Ты считаешь, что громкая молитва и удары головой о землю непозволят заглянуть ему в твое сердце?

Релг молчал, слова застряли у него в горле.

– Если бы наши боги действительно нас любили, онинаполнили бы нашу жизнь радостью, – яростно продолжала она. – Но тыненавидишь радость по какой-то причине… вероятно, ты просто боишься её. Радость– не грех, Релг; радость – это любовь, и я думаю, боги одобряют её… даже еслиты не одобряешь.

– Ты безнадежно порочна!

– Может быть, – безразлично ответила она, –но по крайней мере, я воспринимаю жизнь такой, какая она есть. Я не боюсь её ине пытаюсь от неё скрыться.

– Почему ты так поступаешь? – спросил он почтитрагическим голосом. – Почему ты все время преследуешь меня? Почему неспускаешь с меня глаз?

– Сама не знаю, – ответила, смущаясь,Таиба. – Ты не такой уж привлекательный. С тех пор как мы оставили РэкКтол, я встречала десятки мужчин, которые интересовали меня гораздо больше.Сначала мне нравилось дразнить тебя, и ты боялся меня, но потом появилосьчто-то еще. Все это не имеет значения, конечно. Ты – это ты, а я – это я, нопочему-то мне хочется быть с тобой. – Она замолчала. – Скажи мне,Релг, но только не пытайся лгать… ты и вправду хочешь, чтобы я ушла и никогдабольше тебя не видела?

Последовала продолжительная и мучительная пауза. НаконецРелг простонал:

– Да простит меня Ал!

– Я уверена, что он простит, Релг, – горячозаверила она его…

Гарион двинулся дальше по коридору. То, что он раньше непонимал, стало совершенно прозрачным.

– Этим занимаешься ты, не так ли? – мысленноспросил он.

– Естественно, – прозвучал в его головебесстрастный голос.

– Но почему эти двое?

– Так нужно, Белгарион. Я ничего не делаю ради прихоти.Нас всех вынуждают обстоятельства… даже меня. Фактически то, что происходитмежду Релгом и Таибой, даже отдаленно не касается тебя.

– Я считал… так сказать… – обиженно подумал Гарион.

– Ты предполагал, что я занят только тобой… что ты –центр вселенной? Конечно, это не так. Существуют не менее важные вещи, и Релг сТаибой имеют к ним самое прямое отношение. Тебе в этом может быть отведена лишьроль второстепенного персонажа.

– Они будут очень несчастны, если ты соединишьих, – сказал с упреком Гарион.

– Это не имеет никакого значения. Они должны бытьвместе. Это обязательно. Ты, однако, ошибаешься. Пройдет немало времени, преждечем они привыкнут друг к другу, зато потом они будут очень счастливы. Уменьесклоняться перед необходимостью имеет свои преимущества, что ни говори.

Гарион задумался над этими словами, но потом оставил этозанятие, так как вспомнил о собственных проблемах. Гарион направился к тетеПол, как всегда в тех случаях, когда не знал, как поступить. Она устроилась укамина, потягивая ароматный чай и любуясь розовыми отблесками зари, играющимина заснеженных склонах гор.

– Ты рано встал, – заметила Полгара, когда онвошел.

– Я хотел поговорить с тобой, и единственнаявозможность, сделать то, что я хочу, – улизнуть из комнаты раньше, чем внеё войдет мой секретарь со своими бумагами. – Он бросился в кресло инедовольно проговорил:

– Ни минуты не остается на самого себя.

– Ты важная персона, дорогой.

– Эта идея принадлежала не мне. – Он задумчивоуставился в окно и неожиданно спросил:

– Дедушка в полном порядке, да?

– Почему ты так решил?

– Ну… на днях, когда ты передавала Се'Недре амулет…разве он…

– В основном благодаря тебе, дорогой.

– Я ощущал что-то еще.

– Это могла быть и я. Видишь ли, дело было довольнотонкое, и даже я не уверена, причастен ли он к нему или нет.

– Должен же быть какой-то способ, чтобы мы могли знатьнаверняка.

– Есть только один способ, Гарион, – занять егочем-то.

– Хорошо, давай предоставим ему шанс попытаться…попробовать свои силы на чем-нибудь незначительном.

– И как мы все ему объясним?