11 февраля 1969 года Док умер в возрасте 84 лет на ранчо, где выросли все пятеро братьев и сестер. В письме Уайт сообщил бывшему шефу о печальном известии, добавив с тоской: «А теперь остался я один»[609]. В октябре 1971-го он, очевидно, перенес апоплексический удар. Ему исполнилось 90 лет, и уже ничто не могло его спасти. Ранним утром 21 декабря он просто перестал дышать. Его друг сказал: «Он умер, как и жил, спокойно и с тихим достоинством»[610].

Один из сотрудников попросил Гувера написать вдове письмо с выражением соболезнования, подчеркнув, что в личном деле Уайта не было ничего, что могло бы «удержать от этого»[611]. Директор Бюро послал букет цветов, который положили на гроб, перед тем как опустить его в могилу.

На какое-то мгновение, прежде чем исчезнуть в тумане забвения, Уайт вновь удостоился похвал, как добросовестный агент, установивший истину зверских убийств индейцев. Через пару лет Бюро опубликовало несколько дел о дознаниях в округе Осейдж — необходимо было напомнить об этом общественности Америки. В этих и других исторических отчетах отсутствовал тем не менее решающий пункт, нечто такое, на что даже сам Уайт не обратил внимания. Эти события имели еще одно измерение — существовал куда более значительный и далеко идущий, куда более темный и страшный заговор, который Бюро так и не раскрыло.

Многое исчезло. С постепенным истощением огромных запасов нефти исчезли крупные нефтяные компании и леса вышек. Исчез и Вяз Миллионеров. Исчезли железные дороги, в том числе та, на которой Эл Спенсер и его банда в 1923 году совершили последнее в Оклахоме ограбление поезда. Исчезли преступники, многие из них умерев так же картинно, как и жили. Исчезли и почти все городки, возникшие на волне экономического бума, где с утра до ночи кипела жизнь. От большинства из них остались лишь заброшенные здания, населенные летучими мышами, грызунами, голубями и пауками. Об Уизбанге напоминает всего несколько поросших травой каменных развалин. Пару лет назад старожил одного из таких мест сетовал: «Исчезли магазины, исчезла почта, исчезли поезда, исчезла школа, исчезла нефть, исчезли мальчики и девочки — исчезло все, кроме кладбища, которое ширится и ширится»[612].

В Похаске тоже множество заброшенных зданий, но это одно из немногих мест, которое сохранилось. В городе 3600 жителей. Есть школы, здание суда (то, в котором проходил процесс Эрнеста Беркхарта) и несколько ресторанов, в том числе один «Макдоналдс». Кроме того, Похаска по сию пору остается столицей народа осейдж, в 2006 году принявшего новую конституцию. Нация в 20 000 человек со своим избранным правительством. Большая их часть рассеяна по всему штату и стране, но около 4000 проживают в округе Осейдж, над подземной резервацией. Историк племени Луис Ф. Бернс отмечает, что после того как от «его народа оставались только куски и обломки»[613], он «восстал из пепла прошлого».

В один из летних дней 2012 года я приехал в Похаску в первый раз. Приехал из Нью-Йорка, где живу и работаю журналистом. Я надеялся найти информацию о почти столетней давности убийствах осейджей. Как и большинство американцев, из учебников истории я ничего не знал об этих преступлениях, как будто их попытались стереть из истории. Случайно наткнувшись на упоминание о них, я начал расследование. С тех пор я был одержим желанием найти ответы на оставшиеся открытыми вопросы, чтобы заполнить пробелы в расследовании ФБР.

В Похаске я зашел в Музей народа осейдж, где у меня была назначена встреча с его давним директором Кэтрин Рэд Корн — женщиной за семьдесят, с широким лицом и короткими седеющими волосами. За ее дружелюбной академической манерой чувствовалась внутренняя энергия. Кэтрин показала мне фотографии многих из получивших земельные наделы 2229 осейджей, в 1906 году имевших права на землю, включая нескольких ее предков. В витрине я обнаружил фотографию сидевшей в кругу сестер счастливой Молли Беркхарт. На другой была ее мать Лиззи, и куда бы в экспозиции я ни посмотрел, я видел все новые и новые жертвы «Эпохи террора». Вот молодой, эффектный Джордж Бигхарт в ковбойской шляпе. Там Генри Роан с длинными косичками. А вон щеголевато одетый Чарльз Уайтхорн в костюме и галстуке-бабочке.

Са мая впечатляющая фотография занимала всю стену зала. Это был панорамный снимок членов племени вместе с известными местными белыми бизнесменами и политиками, сделанный на празднике в 1924 году. Присмотревшись, я заметил, что одной части нет, как будто кто-то вырезал ее ножницами. Я спросил Рэд Корн, что случилось с этим фрагментом.

— Это слишком больно показывать, — сказала она.

Когда я спросил — почему, она указала пустое место и произнесла:

— Прямо здесь стоял дьявол.

Она на мгновение исчезла, а затем вернулась с небольшим, слегка расплывчатым отпечатком недостающей части фотографии: с нее в объектив холодно смотрел Уильям К. Хэйл. Осейджи убрали его изображение не для того, чтобы, как большинство американцев, забыть убийства, а потому, что не могут забыть.

Несколько лет назад, рассказала мне Рэд Корн, на вечеринке в Бартлсвилле она разговорилась с одним мужчиной. «Он сказал, что у него хранится череп Анны Браун». Очевидно, речь шла о той части черепа, которую в 1921 году оставил у себя гробовщик и передал агентам Бюро для проведения следствия. Вне себя Рэд Корн сказала мужчине: «Его надо похоронить». Она позвонила вождю осейджей. Так череп Анны был передан племени и подзахоронен к ее останкам.

Рэд Корн назвала мне имена многих осейджей, которые, как она полагала, могли располагать информацией об убийствах, и обещала позже рассказать мне передаваемую из поколения в поколение историю своего деда.