Я повернул голову к Горотуру, на что рогатый совершенно серьезно вдруг преклонил колено и опустил морду к полу. Громкий стон Кевианзии нарушил повисшую тишину. Золотая морра, богиня Лесного Моря, тут же спохватилась, оторвала свой взгляд от меня и кинулась к праншасе, что-то невнятно причитая. Трое ее братьев стояли возле трона и рассматривали меня очень уж пристально, каждый со своим выражением в глазах. Дракотавр Увиарт не скрывал подозрительного торжества в глубине глаз. Олькаран, еще недавно имевший форму серо-жемчужного тумана, а теперь обретя вид прекрасной юной эльфийки, облаченной лишь в плотную вуаль длинных перламутровых волос, таращилась на меня с надменной прохладой обиженного неприятеля. Аскалай, будучи по-прежнему скопищем светящихся золотом насекомых, кое-как слепило из себя тщедушное тельце с черными провалами вместо глаз. И эти провалы наблюдали за мной с интересом ихтиолога, нашедшего рыбу в бочке из-под пива.

Здесь же, недалеко от трона, стояли Пармалес и Халайра. Именно царь моркотов и нарушил гнетущий покой:

— А вот не буду я тебя усыновлять, парень!

Взгляды трех богов скрестились на моем двойнике. Пармалес ответил им тяжелым, почти свинцовым взглядом, от которого у меня ноги приросли к полу:

— И нечего на меня так смотреть. Отцы Леса нашлись… Где вы были, когда драконы выжигали мой народ?

— Ты знаешь ответ на этот вопрос, — прожужжало Аскалай.

— Потому еще и разговариваю с вами, а не шею мылю, — криво усмехнулся черный моркот. Его глаза на миг закрылись, а потом Пармалес вновь обратился ко мне: — Ты позволишь мне подойти к тебе? Мы достаточно долго были в одном теле и мыслили одним сознанием, чтобы я мог показать тебе кое-что, Террор. Так ты позволишь?

Я настороженно кивнул, вдруг поняв, что царь намного ниже меня ростом. Стоп, что происходит? Пармалес тем временем быстро добрался до меня, глянул снизу вверх и сказал:

— Нагнись, оглобля.

Стоило выполнить его требование, как холодные ладони Пармалеса коснулись моих висков. Сознание словно вышибли из тела. Я осознал себя висящим под потолком. Отсюда видно было все, что творится в тронном зале. Кейанэ металась от Квази к харрами, от кота к зеленокожим. Но почему-то не было той незнакомой лесной девушки… Мой взгляд вернулся к умирающей красавице за спиной Клэв. Этого просто не могло быть. Вот эта стройная красотка и есть моя форестесса? А где же ее листья?

Потом я увидел себя и какое-то страшное окровавленное существо. Это в кого же успел превратиться Пармалес, пока я тут витаю? Упс, догадка парализовала меня на несколько секунд. Поправочка! Это не я, это и есть царь моркотов, а вот его руки держат за голову меня. Убиться и не встать! Почти двухметровый человек с поджарым высушенным телом и утонченным лицом… Только весь в кровище — от черных волос на голове до пяток. Шерсть на некогда пушистом хвосте тоже слиплась от крови. Это все при первом рассмотрении. А вот при втором я чуть не развеялся на атомы. На голове моего тела сквозь тяжелые мокрые волосы пробивались три рога. Один почти изо лба — острый, как единорожий, разве что основательно покороче. И два рога по бокам головы — давящие массивной тяжестью, растущие откуда-то из затылка и сходящиеся ко лбу. Под стать рогам за спиной моей тушки красовались офигенно костлявые кожистые крылья, словно вырубленные умелой рукой мастера. Судя по тому, насколько крылья казались большими и массивными в сложенном состоянии, раскрытыми они должны будут достигать метров пяти в размахе. Если не больше. На ногах и руках этой образины чернели длинные когти, словно сотканные из клубящейся тьмы. Довершали благостную картинку полуметровые шипы, растущие из плеч по обеим сторонам от головы. На одном из них красовался клок чьих-то намотанных на кость кишок. И это не добавило оптимизма. Здорово, что астрального меня не может стошнить.

Вновь очутившись в теле, я оторопело вскинул руки к лицу и уставился на когти. Пармалес торжественно сказал, сверкнув антрацитовыми глазами:

— Не сыном мне тебя называть, а братом.

Он вскинул левое запястье к своим зубам и рванул кожу, нанося рану самому себе. Я хмыкнул, уже понимая, что надо делать. Пришлось последовать примеру царя. Кусать себя так же яростно не стал — ну их к черту, мазохистов и прочих извращенцев. Так, аккуратно прокусил свое левое запястье. Мы с Пармалесом торжественно пожали друг другу руки, прижав раны друг к другу. Когда-то на моей родине так здоровались некоторые индейцы — за локти, а не за кисти рук. Пармалес сказал:

— И будет наша смешавшаяся кровь залогом кровного родства!

— Так, — только и смог ответить я. Видимо, этого хватило. Потому что рана на руке мгновенно раскалилась, и от наших запястий пошел сладковатый дымок. Это было вкусно настолько, что в моем животе зарокотал сердитый голод. Царь моркотов отпустил мою руку и произнес:

— Отныне ты принц Лесного Моря, но помни. Трон достанется моим детям. Твой удел — хранить его в случае нужды. Устроит?

— А то, — ухмыльнулся я. — Чтобы ты жил еще сотню тысяч лет, братец.

— Вот и ладно, — вклинился в наш разговор женский голос. Кейанэ озабоченно хлопотала возле раненых, успевших оказаться в одном месте под охраной Горотура, наблюдавшего за действиями богини пристальней няньки над дитятей. Золотая морра огорченно добавила, всей спиной выражая скорбь: — Эти трое на грани, Террор, Чтобы их вернуть в мир живых, надо много энергии. Очень много.

— Вервуд, сестра, — мрачно сказал Увиарт, хлопнув крыльями. — Не забывай про него. До восшествия остались считаные часы. Его надо вернуть в колыбель. Это тоже потребует много сил. Мальчик не сможет дать столько магической силы. Даже он не сможет.

— Что еще за вервуд? — спросил я, а затем вдруг понял, что смотрю Пармалесу прямо в глаза, не сгибаясь. Радости не было предела! Царь снисходительно ответил:

— Дитя Лесного Моря пробудилось от того, что здесь пролилась кровь всех четырех народов Леса. Вервуд поднимется из колыбели через три часа и будет искать того, кто пролил эту кровь.

— В смысле… — протянул я. — Хана нагам, что ли?

— Не хана, конечно, — пожал плечами Пармалес. — Но пустыня окрасится кровью. И никакие эльфы не помогут хвостатым отразить нападение вервуда на их империю. Вервуд — это стихия во плоти.

— А что у меня за облик-то был? — спохватился я.

— Твой второй фурраж, парень. Ты настоящий черный моркот. — В голосе Пармалеса проскользнула гордость. — У каждого из нас три облика, три этапа взросления. Твой первый облик, самый простой, обиходный — он у тебя сейчас. И у меня тоже. Свой второй облик ты уже увидел. Мой третий ты тоже видел, там. Какой третий будет у тебя, я не знаю. Но своего второго не покажу, хоть тресни.

— Сестра, — настойчиво сказала Олькаран. — Нам надо выбирать! Вервуд просыпается! Его надо успокоить!

— Выбирать надо Террору, — устало ответила Кейанэ. — Или его друзья, а также море крови и война на половину континента. Или мир, но тогда его друзья умрут.