Нерадько вошла и замерла возле двери.

– Что же вы остановились, Серафима Оскаровна? – спросил он вежливо. – Проходите, садитесь.

И она прошла и села, сложила руки на коленях и поджала губы.

– Врачи говорят, что вашей дочери стало лучше и скоро она совсем поправится.

Нерадько кивнула, все так же не размыкая губ.

– Вы не знаете, почему преступник напал на вашу дочь? – спросил Наполеонов.

Серафима Оскаровна опустила голову, а потом зарыдала.

– Так, – сказал Наполеонов, не пытаясь ее успокоить, – рассказывайте все, что вам известно.

Но женщина молчала.

– Вы что же, намерены покрывать убийцу Бельтюковой? – повысил он голос. – Того, кто едва не лишил вас единственной дочери?

– Но я не знаю, кто на нее напал! – вырвалось у Нерадько.

– Зато знаете причину, по которой он это сделал!

Серафима Оскаровна кивнула.

– Рассказывайте!

– Да тут и рассказывать нечего, – начала она и выложила следователю всю свою историю.

После этого ей стало значительно легче, точно она сбросила с плеч огромный камень, который носила все эти годы.

– Кто мог знать об этом? – спросил Наполеонов.

– Не знаю…

– Почему на Инну напали именно теперь, а не год назад или еще раньше?

– Это я виновата, – вздохнула Нерадько.

– И в чем состоит ваша вина?

– Я как раз в тот день рассказала Инне, кто именно ее отец.

– И?

– Кто-то подслушал нас, – проговорила женщина.

– Почему вы так решили?

– Я услышала какой-то шорох.

– Вы знаете, кто это был?

Она покачала головой:

– Я сразу не придала этому значения, а потом меня точно кто-то в сердце ножом кольнул, я и бросилась бежать обратно.

– Преступник, услышав ваши шаги, сбежал, как я понимаю.

Она тяжело вздохнула.

– И вы ничего не заметили?

– Ничего…

– Серафима Оскаровна, подумайте хорошо, может, вы сами раньше кому-то говорили о том, что рассказали мне?

– Нет, никому, – ответила она уверенно.

– Может, подругам?

– Нет у меня подруг.

– Родственникам?

– Из родственников у меня только Осип Михайлович Белавин, который служит помощником садовника. Он в какой-то мере заменил Инне отца. Но я никогда ничего ему не говорила. Осип уверен, что Инна – дочь Артура.

– Ну, что ж, – вздохнул следователь, – вы можете вернуться в палату к дочери.

– Я знаю, что ничем не помогла вам, – проговорила она, вставая, – но, умоляю вас, найдите его! Хотите, я на колени перед вами встану?!

– Вы эти глупости бросьте! – рассердился Наполеонов.

– Но ведь, если вы не найдете его, он убьет мою Инночку! – заплакала Нерадько.

– Никто никакого вреда больше вашей дочери не причинит. – Следователь подошел к женщине и тихонько дотронулся до ее плеча. – Не волнуйтесь, Серафима Оскаровна, Инна будет под охраной. А этого негодяя мы непременно найдем.

Она посмотрела ему в глаза и всхлипнула.

– Возьмите себя в руки, – он снова погладил ее по плечу, – ведь если вы будете плакать, то и Инна станет расстраиваться. А ей сейчас необходим покой.

Она послушно кивнула.

– Ну, вот и хорошо, идите, умойтесь и возвращайтесь в палату.

Едва дверь за Серафимой Оскаровной затворилась, как ее снова открыли, и в кабинет заглянул главный врач.

– Заходите, заходите, Роман Ильич, – воскликнул следователь, – я как раз собирался освободить вашу территорию.

– Может, чайку? – предложил главный врач.

– Да нет, спасибо, – вежливо отказался Наполеонов, удивившись самому себе.

И чтобы хоть как-то оправдаться в своих глазах, подумал про себя: «Вечер на дворе, скоро ехать к Мирославе, а там пирожки…»

Морис и впрямь накануне обещал напечь пирожков и спросил у Наполеонова, с какой начинкой он хочет.

Шура проглотил слюну и ответил:

– С любой, только побольше.

Мирослава, как всегда, фыркнула, точно кошка, а Миндаугас сохранил невозмутимость.

Снега выпало много, но дороги успели расчистить, так что до коттеджного поселка Наполеонов доехал без дорожных приключений.

Чем дальше оставался город, тем явственнее становилось ощущение сказки…

За окном автомобиля плыла рождественская картинка.

Все было запорошено снегом, деревья покрылись инеем. Нежный свет затухающего дня разрисовал их вершины розовым и золотистым, точно обвел по контуру тонкой кисточкой, а потом пролил на все это трепетную синеву.

И теперь синь и серебро лились в просветы ветвей.

Из-за поворота вылетела «Тойота» и с визгом промчалась мимо.

Наполеонов крепче взялся за руль и сам себе сделал внушение: «Смотри на дорогу, а не на красоты природы, эстет выискался!»

В доме Мирославы вкусно пахло выпечкой и ароматным чаем на лесных травах.

– Ох, как хочется есть! – Наполеонов потер в предвкушении только что вымытые руки.

– Подожди немного, – сказал Морис.

– Все жди да жди, – пробормотал Шура.

– Ну что ты будешь делать, – усмехнулась Мирослава, расставляя на столе тарелки, – нудит и нудит. Просто нудист какой-то.

– Это по Фрейду, – ухмыльнулся Шура, – ты мечтаешь увидеть меня на нудистском пляже.

– А то, – весело отозвалась она, – вся извелась от мечтаний.

Дон, лежа в кресле, переводил взгляд с Мирославы на Шуру и обратно.

В дверях появился Морис с огромным подносом, на котором стояли тарелки с пирожками. Расставляя их на столе, он попутно информировал Шуру:

– Это с мясом и рисом, это с печенкой, это с капустой и яйцами, это с яблоками, это с клубничным вареньем…

– Ох, можешь не объяснять! – задохнулся от восторга Шура. – Я их все-все съем!

– Нам хоть попробовать оставишь? – поинтересовалась Мирослава.

– Попробовать, так и быть, оставлю, – отмахнулся от нее Наполеонов и тут же уселся за стол.

Дон терпеливо дождался, пока хозяйка разломит для него пирожок с печенью, после чего стал степенно есть, придерживая выданный ему кусочек лапой.

– Ты ему еще чаю налей, – не упустил момента Шура.

И тут же жалобно завопил, когда Мирослава ловко выхватила из его рук надкусанный пирожок с мясом и рисом.