Сегодня у нее настроение поговорить.

И когда Брокк ловит ее, зарывается носом в светлые волосы, желая пропитаться запахом лаванды – нет, кажется, аромата чудесней, – Лэрдис раздраженно бьет по руке.

– Успокойся. И… ты не мог бы надеть перчатку?

– Прости.

Он снова забылся.

Ему еще кажется, что металл способен чувствовать. Брокк пытается уловить оттенки, запомнить их. Гладкость кожи Лэрдис. Ее тепло. И легкость локонов. Влагу, когда каплям воды случается коснуться железа. И шершавую шкуру камня. Скользкий лоск старых обоев. Тиснение, шершавые царапины на мебели. Ласку старого бархата.

Брокк знает, что все это – иллюзия, которую создает его разум на основе его же воспоминаний, но он готов цепляться и за иллюзию. А Лэрдис наблюдает за ним. В ее глазах…

Что там было?

Скука.

Все игрушки рано или поздно надоедают. И Лэрдис, повернувшись спиной, говорит:

– Будь добр, помоги.

Ее корсет зашнурован туго, а от белья исходит тот же дурманящий лавандовый аромат, от которого Брокк теряет голову. Он целует шею и плечи, ласкает розовое ушко с жемчужной серьгой…

– Ты забавный мальчик. – Лэрдис совершенна. В ней нет стеснения, но и в наготе своей она не выглядит развязной. – Но нам придется расстаться.

– Твой муж возвращается?

Брокк знал, что этот момент наступит. И считал дни, часы, минуты, собирал свое беззаконное ворованное счастье, утешаясь тем, что еще осталось время.

Или нет?

– И это тоже. – Лэрдис поворачивается на бок. Она лежит, опираясь на локоть, вытянувшись, и розовые ступни упираются в спинку кровати.

– Но не только?

Брокк любуется ее телом. И ей нравится его восхищение, она поворачивается на спину, и рука скользит от ключицы к животу, и золотая цепочка, свисающая с браслета, касается белой кожи.

– Не только, – наконец произносит Лэрдис. – Мне кажется, что наши отношения себя исчерпали.

Брокк был готов услышать многое, но не это.

Ее же рука описывает полукруг и замирает.

– Почему?

На языке вертелась тысяча вопросов, но слетел лишь этот. А Лэрдис пожала плечами, и цепочка, сплетенная Брокком цепочка заплясала.

Золотая змейка на алмазном крючке.

– Скучно, – признается Лэрдис, потягиваясь. – Не обижайся. Ты забавный мальчик, и… мне было хорошо с тобой.

Слова и вновь слова. Паутина, в которой Брокк вот-вот увязнет.

– Но всему свой срок. И теперь мне скучно.

– Со мной?

– С тобой. – В голосе Лэрдис прорезается раздражение. – Ты сам по себе скучен.

Она поднимает руку и мизинцем толкает цепочку. На алмазной пыли вспыхивают искры.

– Ты… извини, мой мальчик, но ты настолько… порядочен… благопристоен, что это просто-напросто утомляет. Я даже удивлена, что ты все же решился на адюльтер.

Слова-пощечины. И щеки вспыхивают.

– Ты милый. Домашний. – Лэрдис садится и тянет руку, гладит его по щеке, но это прикосновение заставляет Брокка отшатнуться. – Совершенно предсказуемый.

– Лэрдис…

– И я буду весьма благодарна, если ты избавишь меня от скандала.

Он растерялся. Он не хотел ей верить. И не верить не мог.

– Также надеюсь, ты не станешь меня преследовать? Брокк, скажи уже что-нибудь. – Лэрдис потянулась, и запястья ее сомкнулись над головой, выгнулась спина, и черная мушка на левой груди вдруг стала яркой. Брокк почему-то не видел ничего, кроме этой самой мушки.

Сказать? Но что?

– Я… – Он встал.

Чужая квартира. Чужая постель. И белье на ней, пусть бы чистое, – квартирная хозяйка заботится о постояльцах, – но тоже чужое. Навязчивый аромат лаванды.

– Тебе не о чем волноваться.

– Я знала, что ты поймешь. – Лэрдис наблюдала за тем, как он одевается. И Брокк под взглядом ее терялся, путался в одежде, с трудом сдерживая не то гнев, не то глухую детскую обиду.

– Почему… – Запонка выскользнула из пальцев и покатилась по лоснящемуся ковру.

Ложь. С самого начала.

С первой встречи.

…Оброненный платок и легкий лавандовый аромат, который остается на пальцах. Смущение. И вздрогнувшие ресницы. Светлые глаза.

Тень улыбки.

– …Благодарю вас, – низкий с хрипотцой голос.

Вязь случайных встреч.

– Почему ты вообще… – Он становится на колени, пытаясь дотянуться до треклятой запонки, но непослушные пальцы лишь отталкивают ее. А под кроватью клочья пыли. – Со мной…

Лэрдис садится в кровати и, вытянув ноги, любуется ступнями. Они и вправду хороши – узкие, аккуратные. Она трогает большие пальцы, а мизинцы оттопыриваются.

Ложь красивых поз. И несбывшихся обещаний.

– Интересно стало, – сейчас Лэрдис говорит правду. – Ты забавным показался…

Забавным?

Запонку удается поймать, но Брокк понимает, что не справится с нею. И сжимает в кулаке. Встает на ноги.

– Такой молодой, а уже мастер… – Светлые волосы Лэрдис рассыпались по плечам, золото на белой коже. Она же давит зевок, и в этом видится новое оскорбление. – Опять же, ты всех сторонился… избегал… и держался так… загадочно. – Она улыбается и пожимает плечами. – Рука твоя…

В перчатке, которую прикрывает расстегнутый манжет рубахи.

– Про ту историю ходили всякие слухи. Мне было интересно посмотреть, как оно на самом деле. Необычное возбуждает.

Необычное?

Уродство.

– Честно говоря, – Лэрдис запрокидывает голову, обнажая горло, – я надеялась, что ты другой. Более… эмоциональный. Агрессивный. Яркий.

– Яркий?

Она кивнула и попросила:

– Подай рубашку, будь добр.

Брокк подчинился. Он всегда ей подчинялся. И в тот раз, когда она, коснувшись невзначай – холод перчатки, острое кружево рукава, – остановилась. Всего на мгновение, но это мгновение показалось вечностью. Сердце успело остановиться и вновь застучало в ином, несвойственном прежде ритме.

Ее же губы дрогнули, сдерживая улыбку.

Тогда он не знал ее имени, лишь запах, лишь память о той мимолетной встрече. И страусовом пере, что поднималось над ее прической белым флагом.

Она дразнила, не позволяя себя забыть, то появляясь, то исчезая, заставляя томиться ожиданием. И Брокк потерялся в днях, считая их по редким встречам. Он жил от одной до другой, собирая ее минуты, взгляды и слова… он чувствовал себя посаженным на цепь приличий.